В чаще со стороны Даугавы затрещала ветка. Раз, другой. Да, это они: Волдис Озол и незнакомый Анне худощавый человек с узким лицом и лохматыми усами. Волдис Озол в зеленой шапке, на отворотах пиджака — блестящие дубовые листья, другой — в темной фуражке. Оба при ружьях.
— Эй, ты! — крикнул худощавый.
— Что такое? — Анна ухватилась за корзину.
— Что делаешь тут?
— Ягоды собираю.
— И еще что?
— Больше ничего.
— Так, так… — протянул худощавый. И вдруг оглушительно завопил: — Врешь! Бандитка ты!
— Постой, постой! — вмешался Волдис Озол. — Аня моя соседка, Анну я знаю. Поговорим разумно! Анна, — торжественно начал он, — смотри мне прямо в глаза и отвечай без уверток: ты не видела тут чужого человека?
— Нет… — Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха.
— А кто это там на тропе, вон, в направлении бочажины? — Худощавый взял ружье наперевес.
— Вон те? Так это же дочка нашего Тонслава со своим… — она хотела сказать «отцом», но в последний миг осеклась и закончила: — …братом.
— Тонслава?
— Ну пушкановского Тонслава. Живут через двор от нас… Моника Тонслав недавно из Курземе вернулась.
— А кроме них никого не видела? — не унимался усач.
— Нет.
— Куда же это он провалился, черт подери? Еще уйдет, лягушонок паршивый!
Волдис Озол с наглой назойливостью потянулся заглянуть за вырез Анниной блузки:
— Ты где ночью спишь? В клети?
— А тебе-то что?
— Ну, где тебя можно встретить?
— Нигде. — Недавнюю Аннину робость как рукой сняло. — В клети я не сплю и с нахальными парнями не вожусь.
— Вот как!
— Да, так!
С корзинкой ягод на руке она уверенно и степенно ступила на пушкановскую тропу. За теми двумя вслед, что уже скрылись в сосновых зарослях.
После обеда по дороге на Прейли зазвучала гармошка. Густо вздохнула мехами и замолкла, снова вздохнула и снова замолкла, словно ее невзначай коснулась неумелая рука. Но уже чуть погодя звонко залилась, и ее поддержали мужские голоса.
Бабы в поле и на дворах приостановили работу. Освободив от косынки уши, кто склонив голову, а кто высоко задрав ее — гадали, кто же это поет. И пахавшие стерню мужики осадили лошадей и уставились в сторону большака.
— То ли наши, то ли не наши? — рассуждали женщины. — Может, чужие. Кто теперь только не шатается тут.
Когда первая, незнакомая в пурвиенской стороне песня заглохла и на пушкановской дороге зазвучала всем знакомая песня, раздался общий радостный возглас: «Наши!» — и люди кинулись навстречу пришельцам.
— С заработков! Скитальцы наши! — задержавшаяся Урзула Сперкай выбежала со двора. Приподняв длинную, надставленную внизу рубаху, которая в теплую погоду заменяла ей и блузку, и юбку, Урзула со всех ног неслась по дороге. — Пресвятая дева, богородица! — кричала Урзула. — Заждались мы вас! Скитальцы вы наши!
Пришельцы в самом деле были с Пушкановского острова — парни и мужики, которые ранней весной, как только снег на лугах потемнел, посерел, ушли на заработки. Взвалили на плечо мешки с одежкой, лопатой и инструментом и, покачиваясь, как журавли на болоте, отправились в дальний путь.
Уход на заработки, или в скитания, как здесь принято говорить, был главным подспорьем для большинства жителей Латгале. Землица в три, самое большее — шесть пурвиет прокормить семью не могла. Еще хорошо, если на полосках земли родилось столько картошки, чтобы зимой было что в печи испечь, а в ларе до Агафии-Коровятницы оставалось ячменя на кашу. Семьи у латгальцев большие, едоков за столом много. Поэтому добывать хлеб приходилось на чужбине. А где еще всякие волостные и государственные поборы да налоги? За землицу, за скотину, подушная подать за себя, за жену, за детей. Не успеешь за одно расплатиться, глядишь, уже за другое плати. А не рассчитаешься в положенный срок с государством, уездом, с волостью, к тебе вскоре волостной полицейский с аукционистом нагрянут. Ворвутся во двор на крестьянской подводе или верхом, потребуют от женщин чистого полотенца — табурет и стол вытереть, раскроют папки, набитые бумагами, и, кинув хозяину измазанное полотенце, скажут: «Ну, мы к тебе. Сам скажи — за что из твоего хлама можно сколько-нибудь выручить? »
Латгалец должен подрабатывать не только ради брюха и налогов. Мало ли разного рода издержек в крестьянской жизни: на плуг новый лемех нужен, на бороне вместо утерянного новый зуб поставить надо, топор перековать, напильник купить, чтоб косу затачивать, подковы приобрести. И еще аптечные капли и снадобья, когда к самим или к скотине какая хворь пристанет. Иметь бы гектаров десять, пятнадцать, как другие, а что из жалкого пятачка выжмешь?