— Извилистые дороги можно выпрямить! — подчеркнуто дружески сказала Анна.
— Можно выпрямить. А теперь мне пора. Спасибо за совет! Он был для меня очень полезен. Еще раз будь здорова!
— До свидания.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На косогоре, у обочины дороги, на окраине бывшей деревни Пушканы, где сейчас на длинных бороздах завивалась темная, сочная свекольная ботва, наклонилось к земле распятие — грузное, как залежавшееся в иле и вытащенное на просушку суховатое дерево. Гвоздь, которым Иисус приколочен к поперечине, от времени проржавел, и лик сына божьего как бы понурился, словно ему стыдно за людей, за бодяк и конский щавель, которые буйно разрослись вокруг когда-то святого места.
Ближайший к распятию хутор — это новые строения с белыми шиферными крышами, с шестами радиоантенн над довольно просторным фруктовым садом. К усадьбе ведет аллея липок и осинок. В начале ее вкопан столб с желтой дощечкой-указателем, на котором черная надпись: «Вожаки». Деревья аллеи высажены лишь несколько лет тому назад — некоторым верхушкам и длинным ветвям осинок не хватало соку, они торчат засохшие, без листьев, зато указатель на столбе и буквы на нем свежевыкрашены и прямо сверкают.
Как и во времена, когда здесь еще была деревня Пушканы, вокруг распятия весной и осенью колышется холодный туман. Поднимаясь с болота, он стелется над бывшей деревней, и тогда вся окрестность сплошь заполнена туманом; в нем растворяются, исчезают вещи, предметы, люди. Только уже поближе к полудню, когда влага оседает, становится видно, что тут были люди. Ходили, что-то делали.
И в это тихое майское утро кто-то побывал на пушкановской дороге и прилепил к распятию и указателю листовки.
Сегодня пятнадцатого мая, день ульманисовского переворота, отмечать который приказано волостными циркулярами, особыми оповещениями и полицейскими распоряжениями. В них предлагается не выходить на поле с плугом или с лопатой, даже не стучать у себя на дворе. За невыполнение распоряжений «объединенной вождем страны» угрожает денежный штраф от десяти до двадцати латов.
В полдень упитанный вороной выкатил с хутора «Вожаки» бричку с двумя седоками. Один из них в сером суконном пиджаке и мягкой кепке, какую носят курземские богатые хозяева, другой, который правит лошадью, в поношенной айзсаргской форме.
В конце аллеи, перед самым большаком, бричка резко наклонилась, и айзсарг чуть не вывалился из кузова, а спутника его сильно тряхнуло.
— У тебя что, глаз нет! — ухватился хозяин за край кузова.
— Вороной шарахнулся… Камень, что ли, под ноги попался… — Айзсарг осадил лошадь. И увидел на дорожном указателе листовку: — Черт подери!
— Поди взгляни, чего там! — Хозяин тоже увидел бумажку.
Айзсарг перебрался через канаву. Несмотря на показную браваду, двигался он довольно-таки скованно. Наклонился, всмотрелся в листовку и яростно содрал ее.
— Сволочи!
— Красные?
Красные, а кто же еще? Должно быть, дело рук той же Анны Упениек. Опять она в последнюю минуту удрала. Факт! Должно быть, то же, что на известковом заводе — «Не отдадим Латвию Гитлеру!». Да нет! На этой указательный палец намалеван, совсем другая она. «В э-том доме жи-вет черт. Черт-кровосос. Фа-шист-ский прихвостень…»
— Дай сюда! — Хозяин тоже слез с брички. — Это еще что такое! — Схватил листок, смял и сунул в карман. — Чего стоишь, рохля этакая! Не знаешь, что делать? За что я тебе деньги плачу?
А на пригорке, на покосившемся распятии белела другая листовка:
«Трудящиеся, организуйтесь на решительный бой, чтобы свергнуть фашизм!»