– Возвращайся! Иди назад к себе! Уходи! Уходи! Сиди у себя в Восточном доме и не вылезай из него! Ни шага по деревне! Куда бы ты ни пошел, за тобой тянется кровавый след! Кого ты сейчас идешь убивать?!
За безобразной заячьей губой открылись выпирающие вперед кривые желтые зубы. Я с трудом сдерживал переполнявшую меня ярость. С ненавистью взглянув на нее, я хотел прошмыгнуть мимо, но она попыталась преградить мне путь своим объемным баулом: я делал шаг направо – и она туда же, я налево – и она налево. Со стороны могло показаться, что мы просто валяем дурака.
– Не пущу! Не пущу тебя! И шага не пройдешь вперед! Уходи! Возвращайся в свою Восточную усадьбу! Собирай свои вещи и уматывай из деревни!
Усталость и недосыпание не оставили и следа от моей обычной сдержанности. Волна гнева снова захлестнула меня. Я схватил Мёрэн и с силой отшвырнул ее в сторону. Она отлетела к забору, шлепнулась об него задом. Что-то загремело в ее бауле.
Мне все-таки удалось напугать эту безобразную старуху, на время она потеряла дар речи, только губы дрожали. Затем разрыдалась и принялась что есть мочи орать;
– Убийца!.. На помощь! На помощь!! Он хочет убить меня! Помогите!!!
Из усадьб выскочили несколько парней и подбежали к нам. Они смотрели на меня так, что я похолодел. «Все, это конец», – пронеслось в голове.
– Эй, слушайте все! Схватите этого типа и отведите в участок. Он хотел убить меня! А! А! Как больно… Ой, болит… Этот негодяй пытался убить меня!,.
Парни молча окружили меня плотным кольцом. Сторонний наблюдатель решил бы, что мы сейчас запрыгаем в хороводе. Но, как вы понимаете, мне было не до танцев. Из-под мышек катились струйки пота.
Я не считаю себя трусливым, но сейчас отдавал себе отчет в том, что попал в руки людей, ничего не воспринимающих, не способных внять никаким доводам, а в мире нет ничего страшнее невежества и бескультурья. Я понимал, что обречен.
Я был не в состоянии вымолвить ни слова, язык онемел, из горла вырывался только хрип.
Между тем парни окружали меня все плотнее. Старуха монахиня, не переставая рыдать, громко вопила. Я был в буквальном смысле загнан в угол. И в этот момент кто-то выскочил из дома Номуры.
К моему великому счастью, то была Мияко.
Одного взгляда хватило ей, чтобы разобраться в обстановке. Она мгновенно подбежала к нам и стала позади меня:
– Что происходит? Что вы собираетесь делать с этим человеком?
Один из парней шевелил губами, но я не смог разобрать, что он промямлил.
Мияко тоже ничего не поняла. Повернув меня к себе лицом, спросила:
– Тацуя-сан, что происходит?
Я в двух словах объяснил ей ситуацию. Она нахмурилась:
– Так и знала, что этим обернется… Как я понимаю, виновата монахиня. Ну что, – обратилась она к молодым людям, – надеюсь, вы тоже все поняли? А если поняли, то возвращайтесь к своим делам!
Парни переглянулись, недоуменно пожали плечами и лениво направились к черному ходу дома. Кто-то из них ехидно показал язык. «Монахиня с крепким чаем», поняв, что лишилась поддержки, видимо, испугалась и собралась убежать. Она все еще, как ребенок, плакала навзрыд.
Мияко, вздохнув с облегчением, засмеялась ей вслед:
– Что же это вы тут устроили? Я даже испугалась сначала… А вы куда направляетесь, Тацуя?
Мое короткое объяснение заставило ее нахмуриться.
– О чем же она собирается поведать вам? – задумчиво проговорила Мияко и, немного подумав, добавила: – Сделаем так: я провожу вас до монастыря Кэйсеин. Не волнуйтесь, к Байко-сама вы зайдете один, я подожду на улице. Но до монастыря пойдем вместе, а то мало ли что еще может произойти по дороге…
Не буду скрывать, присутствие Мияко придавало мне духу, и я был очень благодарен ей.
Монастырь Кэйсеин находился не слишком далеко от усадьбы Номуры. Вообще говоря, этот женский монастырь более всего напоминал барак из отдельных келий. Обычный дом с соломенной крышей за плетеной оградой. Короткая дорожка вела от ворот к порогу, более высокому, чем обычно, с зарешеченными сёдзи вместо двери. Слева от порога опоясанные открытой верандой две комнаты. Раскрытые ставни. Недавно переклеенные сёдзи сияли чистотой. В маленьком аккуратном дворике росло всего одно деревце – клен.
Меня удивило, что в комнате горит свет, ведь день сегодня солнечный. Я поднялся на порог, раздвинул сёдзи, позвал хозяйку, но ответа не последовало.
Окликнув Байко-сама еще два-три раза и не дождавшись ответа, я вошел в комнату – и меня словно ледяной водой окатило, я застыл на пороге, не в силах двинуться с места. В маленькой комнатке ничком лежала на полу настоятельница Байко, вокруг нее чернели на татами пятна, у изголовья постели валялся принесенный из дома Тадзими поднос.
От этого зрелища у меня задрожали колени, пересохло в горле, в глазах потемнело.
«Куда бы ты ни пошел, за тобой тянется кровавый след!» – этот вопль «монахини с крепким чаем» молнией пронзил мой мозг.
«Очередное убийство», – была моя следующая мысль.
Не помню, как я вышел за ворота. Мияко сразу же подскочила ко мне:
– Что-то случилось? Вы такой бледный…
– Байко-сама мертва, – с трудом выговорил я. По прошествии некоторого времени я нашел в себе силы вернуться вместе с Мияко в дом и объяснить ей, что эта последняя смерть абсолютно такая же, какая постигла деда Усимацу, брата Куя и священника Кодзэна из храма Рэнкоодзи. Как и у всех предыдущих, на губах Байко остались сгустки застывшей крови.
Мы с Мияко, совершенно потерянные, беспомощно смотрели друг на друга. Тут я увидел около подноса обрывок бумаги и поднял его.
Это был листочек, вырванный из записной книжки. На нем жирными иероглифами было начертано следующее:
Близнецы-криптомерии: криптомерия Коумэ и криптомерия Котакэ.
Торговцы лошадьми: Усимацу Игава и Китидзо Катаока.
Местные богачи: Восточный дом – Куя Тадзими, Западный дом – Сокити Номура.
Священники: Чёэй из храма Мароодзи и Кодзэн из храма Рэнкоодзи.
Монахини: Мёрэн, «монахиня с крепким чаем», и Байко, монахиня из местечка Убагаити.
Из приведенных имен красной чертой были подчеркнуты следующие: «криптомерия Котакэ», «торговец лошадьми Усимацу Игава», «Куя Тадзими», «Кодзэн из храма Рэнкоодзи», «Байко, монахиня из местечка Убагаити».
Страшный жребий
– Н-н-н-у… Эт-то ч-черт з-з-знает ч-что! – с трудом, сильно заикаясь, произнес кто-то. – Э… это… в этом оббъяснение м~м-мотивов всех уб-бийств.
По голосу непонятно было, то ли говорящий изумлен, то ли рад, то ли просто возбужден. Он непрерывно почесывал свою лохматую голову, словно у него был тик. Читатели уже, надо думать, догадались, что эти слова принадлежат невзрачному, но знаменитому сыщику Коскэ Киндаити.
– Черт!! – прищелкнув языком, выругался инспектор Исокава.
Оба сыщика замолчали, не отрывая глаз от странички записной книжки.
Коскэ Киндаити снова принялся чесать голову, заметно было, что у него дрожат колени.
Глаза полицейского инспектора Исокавы едва не выскочили из орбит, всматриваясь в текст. Рука, державшая листок, тряслась, как у алкоголика, вены на вспотевшем лбу вздулись.
Я тупо уставился на них, чувствуя себя словно с тяжелого похмелья. Меня тошнило, голова кружилась, в глазах мелькали какие-то точки. Я почти ничего не видел и не слышал, мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Но в то же время мне безумно хотелось убежать, не важно куда.
Описанная сцена имела место вскоре после того, как мы с Мияко обнаружили труп Байко и листочек из записной книжки.
Эта череда убийств привела меня в такое состояние, что я просто ничего не соображал. Что до Мияко, то она, будучи просто свидетельницей происшествий, достаточно быстро овладела собой. Она позвала людей и послала их в администрацию деревни.
К счастью, там оставались на ночь инспектор Исокава и еще несколько сыщиков. Выслушав сообщение, они немедленно направились в монастырь; Коскэ Киндаити присоединился к ним по дороге, он гостил в Западном доме.