Папа у двери в кухню всовывал ноги в галоши.
— Холод — это всего лишь Божье ледяное дыхание, Дарья.
— Скорее уж чертово… — возразила экономка.
Нина встала как вкопанная, ожидая, что сейчас Дарья схлопочет затрещину, но папа лишь спокойно кивнул.
— Тоже верно, — сказал он. — Тоже верно.
И в тот же день послал людей утеплять дом.
После ухода мисс Бренчли Нина убивала время за чтением, механически проглатывая подряд все книги, какие только были на книжных полках в малой столовой. Дарья, правда, никогда надолго не оставляла ее одну и все гнала в сад, подышать свежим воздухом.
— Твой отец, — говорила она, — терзается мыслью, что твою маму погубило его желание иметь сына. Он так любил ее, а теперь эта любовь превратилась в… — Она запнулась.
Зато мисс Бренчли не стала ходить вокруг да около.
— Я опасаюсь за рассудок твоего отца, — сказала она в день отъезда. — Умоляю тебя, Нина, напиши скорее своей сестре, скажи, что хочешь жить с ней в Ницце, пусть она пошлет за тобой.
Быть может, папа и вправду лишился рассудка, но, хотя Нина писала Кате каждую неделю, она не стала ничего рассказывать сестре. Катя и так убивалась по маме, неужели же расстраивать ее еще больше? Кроме того, у нее родилась третья дочь, Ирина, и пару раз в своих письмах она признавалась, что дела у Ивана идут не так хорошо, как он надеялся. Иногда Нина показывала Катины письма папе, но он всегда отмахивался, а когда она с опаской зачитывала ему отрывки — не слушал. В своих письмах сестре Нина делала вид, что отвечает от папиного имени, и сообщала новости с фермы, услышанные на кухне: сколько родилось телят, сколько фунтов масла сбили.
Время от времени Нина ездила гостить к тете Лене в город, но ничего хорошего из этих поездок не выходило. Ее кузины Мирна и Татьяна занимались со своей гувернанткой, ходили на приемы, встречались с друзьями; Нина уже была чужой в их жизни и, чувствуя, что ее жалеют, только и думала о том, как бы поскорей вернуться домой.
Однажды она услышала, как тетя Лена умоляет папу:
— Андрюша, отправь Нину жить к нам. Ей всего тринадцать, нельзя оставлять ее без гувернантки.
Но папа решительно отказал сестре, и Нина чуть воспрянула духом. Пусть теперь в ее жизни и не было счастья, но ей хотелось верить, что она нужна папе. А тетя рассердилась, даже костяшки сложенных на коленях рук побелели, но спорить не стала. Она по-прежнему навещала их и всегда привозила что-нибудь Нине: новые ленты, коралловую брошь с жемчугом на день рождения (о котором папа уже не помнил), кое-что из одежды. Одежда была очень кстати: глядя в зеркало, Нина замечала, что ростом она уже выше Кати. Но ей не нужны были выходные платья, ведь папа больше не приглашал гостей, а в какой-то момент — Нина даже не заметила этого — они и в церковь ходить перестали. Отца Сергия, как и доктора Сикорского, уже не ждал радушный прием, и, когда старый батюшка заехал благословить ульи, папа сердито велел ему поворачивать обратно. Спустя много месяцев после похорон приехала на тройке графиня Грекова с рычащей Кукушей на коленях. Должно быть, старушка запамятовала, что мама умерла, и Дарье пришлось сказать кучеру, чтобы он вез госпожу назад домой, в город. Сергей Рудольфович все еще заезжал поговорить с папой, но частенько покидал их с озабоченным видом. Нина слышала, как однажды, осматривая новый трактор, выписанный прямо из Германии, он пробормотал своему управляющему:
— Боже мой, целое состояние коту под хвост!.. Сломается — даже починить некому.
Однако все переменилось с приездом доктора Виленского весной 1913 года, через несколько недель после того, как Нине исполнилось четырнадцать. Нина была на кухне, когда услышала, как к дому, громыхая, подъехала повозка. Накануне вечером папа удивил ее, сказав, что у них будет гость. Сойдя с крыльца веранды, Нина увидела, как из повозки вылез очень высокий мужчина (выше даже папы, который был шести футов росту) и ее отец положил руки незнакомцу на плечи, приветствуя его, будто родного брата. Но больше всего поразил Нину костюм доктора: он был очень модным и элегантным, а пестрый жилет — верх экстравагантности. Синяя глянцевая ткань с затейливым узором из листочков показалась ей знакомой — наверное, она видела такую в одном из маминых английских журналов.
К обеду Дарья достала тарелки из дрезденского фарфора, лучшее столовое серебро и хрустальные бокалы для папы и доктора. Ели суп, жаркое из цыпленка, баранину с изюмно-яблочной подливкой и карамельный пудинг на десерт. Папа оживился и стал почти таким же, как прежде, — расспрашивал доктора о клиниках в Лондоне, Нью-Йорке и Вене, хлопал ладонью по столу для пущей убедительности. Было такое ощущение, будто они с доктором переписывались вот уже много месяцев. Разговор шел о том, как сильно отстала Россия от других стран в отношении медицины. Доктор Виленский проработал год в большой лондонской больнице и, помахивая в воздухе вилкой, расписывал аккуратно побеленные стены в палатах, открытые для перекрестной вентиляции окна и меню, составленные с учетом диетических свойств продуктов. Нину не очень-то занимали эти темы, однако эта беседа была несравненно лучше, чем безмолвный ужин с папой, поэтому она была рада, что доктор привез с собой два больших чемодана и, по всей видимости, намеревался погостить у них какое-то время.