В последующие дни Нина обнаружила, что Лейла, молоденькая сестра, испытывает совершенно иные чувства к книгам о медсестринском деле; за какую-нибудь главу о накладывании повязок или использовании серебряных зажимов при остановке кровотечения она усаживалась с таким видом, будто это увлекательный роман. Госпожа Кульман тактично не спрашивала у Нины, что та думает о деятельности мисс Найтингейл, и не торопила ее с книгой, но зато предложила помогать по утрам Лейле в амбулатории. Нина содрогнулась, когда в первый раз увидела ужасные стальные инструменты в ящиках, однако вскоре заметила, что ей приятно помогать Лейле — отрезать от рулонов бинты, убирать склянки со сфагнумом, хлороформом, ртутью в запирающийся шкаф. Несмотря на Лейлину немоту (она не говорила с раннего детства, когда ей удалили опухоль на голосовых связках), с ней было очень интересно. Она была первоклассным мимом, и неграмотные слуги, с которыми она не могла общаться с помощью записок, помирали со смеху, глядя на ее безмолвные объяснения. В то же время она была предана своему делу не менее госпожи Кульман. Ей стоило огромного труда умолить родителей, чтобы те отпустили ее учиться на медсестру, и она знала, что они смирились с ее решением лишь потому, что их дочь — немая.
«Я убедила их, что это вроде ухода в монахини. Ни один мужчина не возьмет меня в жены, так что еще мне оставалось делать со своей жизнью?»
Наблюдая за тем, как Лейла, такая пригожая, такая милая, пересчитывает хирургические инструменты или складывает простыни, Нина сомневалась, что немота помешала бы ей найти мужа. Истина заключалась в том, что она и не стремилась замуж — ее больше интересовала медицина. Нина же твердо знала, что сама она никогда не станет медсестрой, несмотря на то, что папа верит в это. Как объявил он однажды вечером, Нина будет заниматься у госпожи Кульман, затем, когда станет постарше, поедет в Лондон, чтобы пройти обучение в основанной мисс Найтингейл школе медсестер при госпитале Сент-Томас, а вернувшись домой, станет работать в больнице. Нина выслушала все это, опустив глаза в тарелку и не смея раскрыть рта.
Спустя несколько недель после приезда медсестер их навестила тетя Лена. Нина в тот день обедала в оранжерее, принеся туда поднос с едой, а когда возвращалась в дом, увидела, что тетя смотрит на нее с веранды. Нина была в простом синем платье и медсестринском белом переднике, и, когда она проходила мимо рабочих, копающих землю в саду, они хоть и посторонились, но едва притронулись к шапкам.
— Те люди… — прошипела тетя Лена. — Почему они оказывают тебе так мало почтения?
— Они у нас новенькие, — смущенно ответила Нина: казалось, тетя гневается не столько на мужиков, сколько на нее саму. — Папа хочет расширить огороды — из-за больницы, и садовник подрядил работников из города.
— То, как твой отец хозяйствует в имении… — Тетя покачала головой. — Что касается этой больницы… — Она понизила голос. — Он тратит столько денег! Мамины драгоценности, Нина, они так и лежат в сейфе?
Нина не видела драгоценностей с тех пор, как Катя получила свою долю перед отъездом в Ниццу.
— Думаю, да. — Где же им еще быть? Не тронет же папа ее приданое!
Тетя придвинулась к ней, ее глаза вдруг свирепо засверкали, точь-в-точь как у папы:
— Не сумев спасти твою мать, твой отец вознамерился спасти весь мир. Боюсь, что, разрушив этот дом, он погубит и твою жизнь. То, что он задумал сделать из тебя медсестру, это просто нелепо! А этот доктор Виленский… Твой дядя пытается разузнать что-нибудь о нем. Никто не сомневается, что он хороший хирург, но ходят всякие слухи… — Она сжала Нине запястье. — Скажи, он дает что-нибудь твоему отцу?
Что бы такое мог доктор Виленский давать папе?
— Ты имеешь в виду подарки?
— Тьфу ты, господи! — фыркнула Елена. — Заставляет ли он его принимать что-нибудь? Дает ему лекарства?
Перед мысленным взором Нины возник белый порошок на бумажке, который папа принимал по вечерам.
— Нет, тетя Лена, ничего не дает.
— Ну а ты, надо полагать, хочешь стать медсестрой?
Во рту у Нины пересохло.
— Да.
Елена уронила руку племянницы, признав свое бессилие.
— Что ж, дорогая племянница, пока ты сама не захочешь себе помочь, я ничего не смогу для тебя сделать.
С тех пор как умерла мама, у Нины испортился сон, а теперь ее стали мучить кошмары, в которых всегда был снег, забрызганный кровью, а на снегу лежал человек, которого нужно было перевязать. Иногда это была ее мать, и Нина знала, что если она правильно наложит бинты, то мама чудесным образом исцелится. Но руки были словно чужие, кровь не останавливалась, и в конце концов мама становилась такой же холодной и белой, какой лежала в гробу… Иногда это был папа, и бинтами нужно было связать его, чтобы он не причинил себе вреда, но ему всегда удавалось вырваться, и он с воем уносился в ночь.