Госпожа Кульман, очевидно, сразу же поняла, что ее новая ученица безнадежна, однако никогда не выказывала ни малейшего неудовольствия. Каждый день она выделяла немножко времени на то, чтобы показать Нине, как надо накладывать повязку, или разъяснить какую-нибудь процедуру, а потом оставляла ее с Лейлой, чтобы повторить урок или потренироваться. Иногда в дверь заглядывал папа и смотрел, как дочь забинтовывает руку Лейлы. Он не знал, что она все делает неправильно, не знал, как у нее дрожат и потеют руки, и, кивнув, уходил довольный.
Нина все еще ходила в сад с Дарьей, но в последнее время экономка сделалась угрюмой. Нина знала, что Дарья повадилась каждое утро, как только забрезжит рассвет, ходить на распутье, чтобы помолиться святой Параскеве. Также ее часто можно было увидеть перед иконами в красном углу малой столовой. Дарья ушла в себя, — зато кухарка развернулась и раскрылась как никогда. Госпожа Кульман обсуждала с ней теории правильного питания, и казалось, что кухарке куда приятнее готовить кисель, крепкий бульон или овощи на пару, чем самые изысканные блюда.
Еще несколько недель все продолжалось в том же духе. Молва о больнице разнеслась по округе, и, хотя пока что не планировалось принимать пациентов — доктор Виленский все еще вел переговоры о покупке электрогенератора, — вскоре госпожа Кульман уже заправляла целой неофициальной клиникой. Первым пациентом стал пастух, сильно порезавший руку о проволоку изгороди, и после этого ручеек народу с мелкими увечьями уже не иссякал. Нина поначалу пробовала оставаться в амбулатории, держась позади, у стеллажа, но скоро почувствовала, что даже это ей невмоготу, и поспешно скрывалась у себя в спальне или находила предлог, чтобы сбежать.
Но однажды утром, когда в усадьбу доставили парнишку, который рубанул топором себе по ноге (его принесли на плечах друзья), Нина выскользнула из амбулатории… и в тот же миг столкнулась с папой.
— Ты почему не смотришь, как работает госпожа Кульман?
В последнее время он отпустил бороду и походил на одного из тех крестьян, которых они с Катей когда-то называли дикарями.
Все утро Нина как-то странно себя чувствовала, а сейчас, после того как она увидела кровь, хлеставшую из грязного сапога парня, ей было жарко и дурно, у нее кружилась голова.
— Ну?..
Она прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.
— Я не могу… Я не могу этим заниматься.
Он схватил ее за плечо и повел в кабинет. Когда они вошли, захлопнул дверь.
— Что ты не можешь?
Ноги не держали ее, но это нужно было сказать. Не может же она притворяться вечно. Мама, улыбающаяся с фотографии на письменном столе, придала ей храбрости.
— Я не могу быть медсестрой, папа. — Она посмотрела отцу прямо в глаза. — Мне очень жаль, я пыталась, но я не могу этим заниматься.
Папа никогда не поднимал руки на нее или на Катю, даже в тот день, когда ему пришлось идти с мольбой к Дмитрию и к Ивану. Сейчас он все же ударил Нину, и она, пошатнувшись, наткнулась на стул и схватилась за голову от неожиданности и боли. В первое мгновение она даже не поняла, что произошло, а потом увидела перед собой отца — лицо его побагровело, глаза налились яростью.
— Никогда больше не говори этого. — Он больно сжал пальцами ее подбородок. — Ты выучишься на медсестру. Ради твоей мамы.
В эту минуту Нина поняла, что он винит в маминой смерти не только себя — он винит и ее. Ей следовало родиться мальчиком.
Глава четвертая
После того как папа ушел, Дарья отвела Нину в спальню, а сама пошла на кухню, чтобы принести ей чаю с молоком. Оставшись одна, Нина поглядела на себя в зеркало и поняла, что ненавидит отца.
Ему наплевать на Катю, ему наплевать на нее. Может быть, он и маму никогда не любил по-настоящему.
Между ног у нее было мокро, и она было подумала, что обмочилась с перепугу, но, когда сунула в штанину панталон руку и вынула ее, пальцы были в крови. В памяти всплыли Катины слова: «Ты должна привыкнуть к крови…» Кровь была такая же красная, как на сапоге у того парня, как на мамином платье. Так вот что значит быть женщиной…
Нина не знала, что сказать, и, когда вернулась Дарья, просто протянула руку вперед. Экономка вздрогнула, но потом кивнула.
— Такое иногда бывает от потрясения.
Она показала Нине, как складывать лоскуток ткани, и выдала ей чистые панталоны. Потом поставила ее перед зеркалом и заново заколола ей волосы.
— Хорошо погуляли, Нина Андреевна, — процедила она.
На лице у Нины наливался синяк. Она росла в окружении крестьянских детей и потому привыкла к виду разбитых лиц.
— Дарья.
— Да, дитя мое.
— Мисс Бренчли советовала мне написать Кате и попроситься жить к ней в Ниццу…
Когда-то Нина думала, что никогда не захочет расстаться с родным домом; теперь она лишь об этом и мечтала.
Дарья покачала головой:
— У Кати полно своих забот. Торговые дела у ее мужа идут плохо, и… — она отвела взгляд, — дела семейные не ладятся тоже. Ходят слухи, что Иван Васильевич гуляет с другими женщинами. Сомневаюсь я, что у твоей сестры еще осталось что-нибудь от ее приданого, и, будь ты с ними во Франции, твой зять и тебя бы с радостью обобрал. А ежели их браку придет конец, вы останетесь одни вдали от дома и без гроша.
У Нины возникло такое чувство, будто она стоит на краю бездонной пропасти.
— Откуда ты все это знаешь?
Но она знала ответ: у тети Лены были друзья в Ницце. И Нина знала, что слухи о поведении Катиного мужа — правда и что ее сестра совершила ошибку, выйдя за него.
— Твоя тетя рассказала, когда приезжала последний раз. Она очень переживает о тебе и о твоей сестре. Она бы забрала тебя жить к себе, но при том, как теперь повернулось дело, сомнительно, что отец тебя отпустит.
На камине пробили часы в виде статуэтки розовой пастушки.
— Что же мне делать?
Экономка склонилась к ее уху:
— Молись Господу, но не гневи черта. Барин уже не ведает, что творит, и снова поднимет на тебя руку. Нужно поразмыслить, как бы нам уговорить его, чтобы он отпустил тебя к тете. А если из этого ничего не выйдет, постараемся придумать что-нибудь еще.