Все это я знал наизусть. Идиот! А все‑таки задело его за живое опубликованная «Экспрессом», а затем и другими газетами информация, более того, он принял ее на веру. Люди с завода тоже не сомневались в правдивости заметки, благо Юрек и Блондин еще до ее появления разнесли весть о грозящей мне опасности. Поверила и Ганка, когда при выписке из клиники ей рассказали, чего она избежала. В конце концов я и сам перестал разбираться, где тут правда, а где вымысел, так как не мог открыть тайну даже Ганке.
— Мы с ребенком чудом уцелели, — рассказывала она знакомым. — Провидение меня хранило. Слава богу, все кончилось благополучно.
Она вызвала на помощь мать, сочтя, что у меня нет ни способностей, ни времени заниматься домом и младенцем. Впрочем, мальчик был тихий и спокойный, и Ганка сияла. Ее тревожила лишь полнота, поскольку каждую неделю она прибавляла в весе, и только лицо осталось таким же, как до беременности, пожалуй, даже становилось более миловидным от того, что смягчилось и просветлело.
Между тем приближалась зима, а с ней и всеобщие выборы. В городе подготовка шла к концу, все воеводство покрылось сетью округов, воинские части, КБВ, органы безопасности, ОРМО, милиция начали действовать. Ежедневно от здания комитета и комиссии по проведению выборов разъезжались во все стороны грузовики с пропагандистским материалом, валенками, оружием, агитаторами, кандидатами в депутаты, охраной. Партия была мобилизована. Всех членов партии, проживающих в данном округе, обязали соблюдать строжайшую дисциплину, каждый четко отвечал за определенный участок работы, их родные и близкие заносились в специальные контрольные списки. Был учтен и получил дальнейшее развитие опыт, накоплен ный при проведении референдума, просто оторопь брала при виде этих организационных мер, живо напоминающих армию или конспирацию. Меня прикрепили к повятовому центру Ц., где работала Катажина. Это был фабричный городок, окруженный со всех сторон недоверчивой, а порой и враждебно настроенной деревней. Корбацкий не скрывал, что задание мое не из легких.
В первый же день по приезде я навестил Катажину. Она жила в одноэтажном домишке на окраине, в бедном еврейском квартале, среди пепелищ, рядом с разрушенной синагогой. Прямо за домом начинались белые поля и еврейское кладбище, которое изобиловало старыми деревьями и разбитыми надгробиями. Даже в домике Катажины вместо порога была могильная плита, на которой из‑под грязи и снега проступали древние письмена.
— Господи, вот уж не ожидала такого визита! — воскликнула Катажина, увидев меня в дверях. — Проходи, раздевайся, я сейчас приготовлю чай, а то холодно. Рассказывай, что тебя сюда привело. Я не настолько самонадеянна, чтобы думать, что ты приехал попросту ко мне. Ну и вырядился!
На время предвыборной кампании нас облачили в длинные тулупы, выдали валенки, так что я выглядел почти как сибиряк.
— Я приехал на задание, не к тебе, но мы теперь будем соседями, поэтому и предпочел сразу же нанести визит.
— Это трудный район, Роман, очень трудный, народ здесь упрямый, озлобленный, недоверчивый, а ты — чужой человек.
— Хочешь меня обескуражить?
Она засмеялась, словно считала, что это совершенно невозможно.
— Ты наверняка по горло сыт политикой, поговорим о чем‑нибудь другом. Как твои успехи? Как сын? Разумеется, я читала сообщение. Значит, здоров, на тебя похож или на жену?
— На жену.
— Говорят, это правило. Сыновья походят на матерей, дочери — на отцов. Все думаю, как ты себя чувствуешь в роли счастливого отца, но не могу себе представить. Люди, имеющие детей, сами порой впадают в детство, но чтобы ты превратился в инфантильного мужчину, трудно поверить.
— Трудно.
— Постарел, поседел. Послушай, ты намерен навсегда остаться в аппарате?
' — Не знаю.
— Как мне известно, ты бросил учебу, жаль. Чем ты там, собственно, занимаешься, если не секрет?
— Организационной стороной пропаганды.
— И доволен? Разумеется, речь идет не о материальной стороне, представляю, как она выглядит, я имею в виду моральное удовлетворение.