Машина, гремевшая моим голосом, остановилась, стрельба утихла, кто‑то оборвал мою речь, из репродуктора послышались ругательства и треск, громкий, как выстрелы. Я замолчал, там замолчал.
— Выходи по одному и без фокусов! А то подожжем хибару, — раздался голос из машины. Тишина. Кто остался в депо? Катажина, ксендз, усач и еще двое людовцев, начальник милиции, парнишка, приведенный ксендзом, фельдшер, который все время помал кивал, и еще кто‑то. Катажина, ксендз, усач и… А те — на каланче и в машине. Говорят в микрофон:
— На помощь не рассчитывайте. Остальные уже…
Треск в репродукторе. Слишком приблизились к микрофону. Кто‑то там бесится, а вот другой голос. «Остальные уже…» Неправда. Привезли бы с собой, показали, они любят устраивать спектакли. Сколько их может быть?
Я осторожно выглянул: из фургона никто не показывался. Машина стоит к нам задом. Может, рискнуть? Из депо раздался отчетливо звучащий в тишине голос ксендза:
— Уйдите, люди, а то прокляну.
— Господи, и вы там, святой отец! Выходите!
Тихий голос ксендза и рев из репродуктора. Тихий голос ксендза:
— Я не покину этих людей, не позволю свершиться преступлению. Где остальные?
— Выдайте только чужих, святой отец, красных.
— Не дождетесь. Где остальные? Это ты, дьявольское отродье, узнаю тебя по голосу, говори скорее: что вы сделали с остальными?
Почему они не выходят из машины? Их, должно быть, мало, они не чувствуют себя уверенно. Ведь это идет учитель Яновский с платком ка палке, точно парламентер.
— Внимание, не стрелять! — крикнул он. — Не стрелять!
Подошел к каланче, расставил ноги и принялся размахивать платком, выкрикивая:
— Если хоть раз стрельнете, двенадцать ваших, арестованных в доме ксендза, погибнут. Вам это хорошо известно. Бросайте оружие, бандиты. Брось оружие, ты…
Он зачитал по бумажке фамилии. На это не ушло и минуты, я насчитал всего пятерых. Потом огласил, кто арестован. Двенадцать имен. Я ничего не понимал. Ксендз спросил: где я, Юрек, майор и его люди.
— Узнаете, отец, в свое время. Выходи из машины!
— Вставай, — шепнул я Юреку. — Идем.
Я достал пистолет и медленно приблизился к машине.
— Выходи! — крикнул.
Показались трое в куртках, кепках, с подсумками на ремнях, грохнули о мостовую винтовки, потом бандиты спрыгнули на землю и подняли руки. Учитель приказал им лечь на землю, легли.
— Стереги, — велел он Юреку. — А вы там, наверху, бросьте хлопушки — и слезайте!
Короткая очередь с каланчи. Юрек вздрогнул, сломился пополам, учитель выронил палку с плакатом. Я прыгнул за машину, но больше не стреляли. С минуту было тихо, потом раздался звон разбитого стекла, и я увидел бегущую к нам через площадь Катажину. Я прицелился в окно каланчи и потерял из поля зрения Катажину, Юрека и учителя, слышал только шарканье, какие‑то стоны и догадался, что она оттаскивает Юрека за машину.
— Залезай внутрь, быстро! Юрек, включай радио, можешь?
— Могу. Попали в меня, но смогу.
— Майор не придет. Сторожит арестованных в доме ксендза, — послышался голос учителя. — Сам ранен, но сидит с гранатами, стережет. Как бы не подорвал их, ведь здесь стреляли. Мы захватили героев на совете, но была перестрелка, и охрана накрылась. Что теперь делать?
— Кася, готово? Яновский, влезайте! Юрек, заводи что придется, лишь бы нас слышали.
Я сел в кабину с одним из разоруженных бандитов, который до этого вел машину, приказал ехать к дому ксендза, но прежде чем он запустил мотор, увидел трех ормовцев. Крикнул им, чтобы они заняли депо, и уехал.
Дом ксендза — новостройка, возле такого же новехонького костела, и вокруг добротные строения из кирпича. Юрек завел пластинку — ту самую, с моим голосом, и мы подкатили на самой середине речи. Учитель опрометью кинулся через садик, вскочил на крыльцо, что‑то выкрикивая. Мы последовали за ним. Майор сидел под распятием, в заставленной темной мебелью гостиной, в каждой руке по гранате. Автомат на коленях. В противоположном углу, сбившись в кучу, стояли двенадцать человек. Глаза — полубезумные от страха, занемевшие руки с растопыренными пальцами дрожат. Майор бледен, на пол капает с ноги кровь.
— К счастью, гранаты не бросили, — облегченно вздохнул учитель. — А ведь стреляли. Мне в руку попало, а тому похуже.
— Заприте их в каком‑нибудь погребе, здесь должен быть погреб.
Учитель принялся выводить арестованных по двое, наконец управился с заданием. Мы осторожно положили майора на пол. Я распорол ему штанину. Пуля засела в колене. Глянул в лицо — только в глазах таилась яростная боль.