- Деда, ты с кем разговаривал? - засыпали его неудобными вопросами.
Пришлось сочинять что-то невразумительное. Вовремя подоспела спасительница-невестка и прогнала проказников, однако за ужином шалопаи продолжили расспросы, чем вызвали некоторую тревогу на лице сына. Он даже задержался дольше обычного у постели старика, прежде чем оставить одного на ночь.
- Пап, всё в порядке у тебя? Ничего не болит?
Матвей Николаевич бодро помотал головой, всем своим видом стараясь показать, что лучше не бывает. Поверил сын или нет, но на следующий день почему-то завёл разговор об отпуске.
- Возьму-ка я две недели отгулов, и скатаемся-ка мы к морю. Как ты, папа, смотришь на это?
- Так я что? Езжайте. - Матвей Николаевич сделал вид, будто не понял, о чём речь.
- Нет, нет! Все вместе, - не унимался сын.
- Куда мне? Рассыплюсь по дороге. Это же какой отдых получится — со стариком целыми днями нянчиться.
- Что тут ехать? - не соглашался сын. - Машина большая, дорога гладкая, как стекло. И дом пустует на берегу. Который год не можем собраться.
Напугал он этими разговорами отца. Ведь что такое получается: только, можно сказать, другом обзавёлся, и на тебе — к морю этому стылому, где плохо заживают царапины, и голова разламывается от духоты.
Непредвиденные обстоятельства выручили — что-то там не заладилось на работе у сына, или кризис какой приключился в мировой экономике. Поездку откладывали каждую неделю, пока за окнами не установилось ненастье, и в предвкушении зимы не пожелтели листья.
Матвей Николаевич ни в какую не соглашался с тем, что на улице похолодало, и продолжал целыми днями сидеть в любимом кресле на свежем воздухе. Кутали его, как могли — кроме пледа, в меховую курточку, тёплые подштанники и ботинки с шерстяными носками. Никто не понимал, на кой сдалась ему эта веранда. Даже дуб.
- И охота тебе сопли морозить, - подзуживал он старика. - Моим маразматическим рассуждениям внимать. А в доме — и тепло, и сухо. Захотел — чайку себе налил. Захотел — спать завалился.
- Я и тут подремать могу, - не поддавался искушению Матвей Николаевич. - Рассказывай лучше, как ночь прошла. Слышал, вроде, ветер сильный был.
- Да уж. Ветки пообломало. Но ничего, мы к этому привычные. А вот жучки достали — хуже некуда.
- Что за жучки?
- Да с плодовых деревьев лезут, будь они не ладны! Даром, что благородные, а всякая гадость именно с них и прётся. Под кору, твари, забьются и долбят там что-то. Чешется — сил нет. Ты бы сказал своим: пусть ствол мне побрызгают ядом.
- Скажу, - пообещал Матвей Николаевич, слабо представляя, как он будет аргументировать странную просьбу. - Эх, кабы ноги мои слушались меня!
- Не жалей. Раз колёса твои перестали крутиться, знать, некуда тебе больше спешить. У природы всё предусмотрено — ни прибавить, ни отнять.
- Философ доморощенный! - по обыкновению наградил его эпитетом Матвей Николаевич. - Книжки тебе писать надо, молодёжь на путь истинный наставлять, а ты тут лясы со мной точишь без всяких разумных перспектив.
- В книжках толку мало.
- Почему же? Вон какая мудрость из тебя иногда прёт. Поделился бы. Или жалко?
Дерево заскрипело.
- Ещё никому и никогда не удавалось прийти к собственному счастью чужим путём.
- Ты отвергаешь опыт?
- В каком-то смысле, да, отвергаю.
- Значит, каждый должен докопаться до всего своим умом, и лишь тогда он по праву вкусит нирвану?
- Вовсе не обязательно. Чаще всего откровение снисходит на нас лишь тогда, когда мы уже не в состоянии обратить его к собственной пользе.
- Что же делать?
- Жить.
Большую часть октября Матвею Николаевичу удалось всё-таки провести в саду. Стояла сухая безветренная осень, и снег выпал только к концу месяца. Кресло перекочевало к окну на кухне, и, хотя они не могли друг друга слышать через двойное стекло, вид могучего дуба, не сгибающегося под тяжестью зимы, вселял надежды на скорый приход нового тёплого сезона.
- Папулечка, - увещевала невестка. - Отодвинься от окна. Сквозняк же.
- Ничего, - отвечал Матвей Николаевич. - Вон сколько на мне намотано всяких тряпок.
Говорил он так, но сам чувствовал, что болезнь созревает где-то внутри, вот-вот прорвётся наружу.
Так и случилось. Как-то утром он захотел подняться и не смог. Ни сам, ни с посторонней помощью. В глазах плыли мутные круги, голова налилась свинцом, и жар накатывался беспорядочными волнами. Позвали доктора, и он долго мудрил со шприцами и советами обеспокоенным домочадцам.
Сын провёл ночь в комнате больного, примостившись на диване. Просыпался и поневоле прислушивался к бессвязной речи.