И потому последние два года она избегала без особенной надобности показываться на улице.
Ей уж шел пятнадцатый год.
Но она «не поумнела»… Когда ее спрашивали про отца, она рассказывала все ту же сказку…
Да, да, когда-нибудь он зажжет в людях этот чудесный огонь.
Над ней смеялись. У ней вспыхивали лицо и глаза.
— Нет, он это сделает, — говорила она, вся красная от гнева и сжимая кулаки.
И потом убегала к себе на пустырь. Она стала со всеми дикая. Именно как иволга. Там, на пустыре, в зелени бурьяна, она хоронилась от людей со своими золотыми кудрями и с этой своей сказкой-мечтой о человеке-боге…
IV
ЕЕ ОТЕЦ
Человек в рваной разлетайке, в калошах на босу ногу и в старой измятой соломенной шляпе ходил по переулкам, прилегающим к пустырю, и спрашивал:
— Не встречали ли вы где-нибудь здесь вчера или сегодня девочки лет пятнадцати с рыжими волосами? Они у ней не заплетены в косу, но распущены по плечам. Как у ангела. И притом она босая и на ней синее платье вроде хитона.
Сумасшедший.
Да — Иволгин отец… Ему сказали уже, что Иволгу увезла к себе женщина, которая покупает человеческую кровь.
Но он до сих пор не слыхал о такой женщине. И притом это было так невероятно.
Иного, однако, об Иволге ему никто не мог сообщить…
И под конец, когда он останавливал людей, идущих по улице, или подходил к тем, которые сидели у ворот па лавочках, и говорил все одни и те же слова о девушке, похожей на ангела, голос у него начал вздрагивать, и он не то, чтобы всхлипывал, но всхлипывало где-то внутри его, в самой его груди под его рваной разлетайкой.
Вечером он вернулся к себе.
Он зажег угли в глиняном черепке и, когда угли разгорелись, бросил на них щепотку какого-то порошка. Погреб наполнился клубами густого синего дыма.
Тогда он стал произносить нараспев странные, непонятные слова, нерусские слова, в которых было много гортанных звуков… Он призывал кого-то. Но он плакал внутри себя. Так же там, в нем, в его груди, всхлипывало, как раньше…
Вы скажете опять:
— Безумный.
Но тысячи людей верят в сны, в предсказания, в предчувствия, в появление двойников.
Он тоже верил. Он верил, что существуют слова, которыми можно призвать к себе духов злых или добрых, демонов или ангелов.
И ему уж чудились чьи-то глаза, мерцавшие тускло и мертвенно в волнах синего дыма.
Ангел или демон?
Гортанные звуки продолжали срываться с его губ.
V
МЕРТВЫЕ ГЛАЗА
Клубы дыма волновались перед ним и в них мерцали тускло, как серый день, не озаренный солнцем, чьи-то глаза, похожие на глаза мертвеца, который встал из гроба и смотрит, — но от этого не стал живым; они загорались и гасли.
И загорались снова.
И только эти глаза он и видел… Они были без лица.
Кто-то смотрел на него, но не показывал себя.
И вдруг клубы дыма заколыхались, как от ветра.
В погребе пронесся шум, неясный и смутный, как шепот.
И это действительно был шепот.
Мерцали, как серый день, полуживые глаза и, как шелест иссохших осенних мертвых листьев, был шепот.
Он наполнил весь подвал неясным шелестом. Он несся отовсюду:
— Ее кровь нужна нам… Да, да, она нужна нам. Наша жизнь оборвалась слишком рано и мы хотим жить. И будем жить. Вот почему ее кровь нужна нам. Ты не поймешь этого, потому что ты живешь. Но мы умерли, не испытав многого из того, что испытал ты. Мы ищем радостей любви, потому что нас целовала только смерть, преждевременная смерть. Нам нужна кровь, чтобы нас могли осязать и видеть живые. Ты хочешь знать, где твоя дочь — я не скажу тебе этого. Она нужна нам. Мы будем пить из нее ее жизнь, чтобы самим стать живыми хоть на несколько мгновений.
Так шелестят листья, осенью падая с деревьев.
Печально и тихо.
Так мерцает серый, тусклый осенний день.
Все тише становился шепот и в полуживых глазах догорал тусклый осенний день.
И погас.
И умолк шепот.
Только клубы синего дыма волновались по-прежнему.
VI
У «ВЕДЬМЫ»
— Помните, что вы продали мне всю вашу кровь!
Эти слова Иволга слышала теперь каждый вечер.
Каждый вечер приходила к ней страшная женщина с кожаным ридикюлем. Руки обычно она держала сложенными на животе, и ридикюль у нее висел на левой руке на тоненькой стальной цепочке.
— Помните, что вы продали мне всю вашу кровь.
Она присаживалась к Иволге и открывала ридикюль.
Иволга отворачивала голову в сторону и прикусывала с краешка нижнюю губу.