И стал смотреть через нее в глубину аллеи и затем, приподнявшись на носки, замахал в ту сторону рукою. Он махал рукою не от себя, а к себе: кого-то он там видел на аллее и призывал к себе.
Иволга оглянулась и увидела Дарью Ивановну.
Дарья Ивановна бежала по аллее босая, в расстегнутом капоте.
Иволга боялась лягушек. Сейчас Дарья Ивановна была ей противна и гадка, как жаба, из тех, что по вечерам выходят на месяц в уединенных местах вместе с кольчатыми червями и улитками.
И она закричала вдруг, как если бы на шею к ней, или на спицу, или на руку прыгнула лягушка.
И закрыла лицо и глаза руками, съежившись вся, и вобрав голову в плечи и топоча ногами.
И продолжала кричать пронзительно и дико, не двигаясь с места и не отнимая рук от лица.
Потом метнулась в сторону. Но сзади уже шлепали босые ноги… Пальцы, показавшиеся ей холодными, как будто бы к пей действительно прилипла улитка, схватили ее за руку.
— Подлая гадина! — крикнула у ней над ухом Дарья Ивановна, зажимая ей рот ладонью. — Людвиг! Помогите мне!
Кучера звали Людвиг.
Он помог. Он поднял Иволгу на руки и понес ее назад по аллее. Он зажимал ей рот большой своей с грубой кожей и мозолями рукою, совсем почти закрывшей ей лицо.
Он быстро шел по аллее.
XII
«СТАРАЯ КНИГА»
Дальше я буду очень краток.
Позвольте мне погасить эту маленькую жизнь, призрачно мелькавшую перед вами на этих страницах. Маленький день этой маленькой драмы близится к занавесу.
Иволгу заперли в мезонине. Под самой крышей.
Здесь помещалась небольшая библиотека сотни в две томов. Странные книги… Книги «ведьмы». Я не стану перечислять их названий. Многие из них были старые-старые, в заплесневевших кожаных переплетах. В библиотеке было сыро. Бумага, которой был оклеен низкий потолок, отстала и обвисла. Старые книги были как молчаливые и зловещие совы.
И вот именно тут… Тут Иволга узнала многое, во втором этаже, тихое пение, звуки струн.
Правду ли говорили старые книги, которые она нашла в библиотеке, или бредили они из страницы в страницу? Читать их было все равно, что в полуночный час войти в комнату, в которой в трубе завывает ветер. Именно жуткие, как завывание ветра в трубе, бродили мысли по их плотным шероховатым грязно-синим страницам.
Ветер. Но когда ветер завывает в трубе, не чудится разве в этом завывании голос чьей-то души, не знающей пристанища, звучащий в небесах, припадающий к земле в тоске и рыданиях, и опять и тоже в рыданиях унесшейся в высь…
Тоска, наполняющая весь мир и нигде в мире не находящая пристанища. Голос ада, не находящий отклика ни на земле, ни в небе.
Внизу во втором этаже хлопали двери, будто сквозь слезы звенящими каплями смеялась мандолина, а в книгах было написано:
Можно…
Можно любить умерших, можно иметь с ними плотские сношения, можно обнимать их и целовать.
Ибо самоубийцы, те, которые умерли рано, не вкусив от радостей жизни, томятся в тишине и мраке могилы тоской неудовлетворенной страсти, ибо они желают нечеловеческим желанием…
Вот что узнала она из книг, которые нашла в библиотеке.
А внизу, во втором этаже…
Ах, к этому бреду, который был в книгах, примешивались звуки, несшиеся сквозь пол снизу, из второго этажа. И было все это взятое вместе: книги и звуки, несшиеся из-под пола, как вой ветра в трубе в полуночный час.
И каждое утро являлась к ней «ведьма» за новой порцией крови. И с каждой каплей крови уходили силы и бледнела жизнь.
Да, мой маленький роман близится к закату…
Однажды к ее отцу на пустырь пришел Людвиг и сказал:
— Вашей дочери плохо, я приехал за вами.
XIII
Конец… Ну да, конец.
Она умерла.
С формальной стороны нельзя было ни к чему придраться. Было свидетельство от врача. Умерла от скоротечной чахотки. Служила в качестве горничной.
Схоронили.
На другой день… Но вам, может быть, неинтересно читать дальше? А если она не умерла?
На другой день после похорон ее отец прибежал к прокурору.
Он стучал в грудь кулаками и между его пальцев было несколько седых волос, которые он вырвал у себя из головы. Ибо безгранично было его отчаяние.
Он кричал, что его дочь жива. Сегодняшнюю ночь она явилась ему и рассказала, что находится в летаргическом сне и нужно разрыть могилу.
Тогда она оживет. Проснется.
И стучал в грудь кулаками.
И говорил дальше. «Ведьма» выкачивала из нее кровь, чтобы кропить проклятое дерево в ее парке, на котором повесилось столько людей. «Ведьма» знает, как дать покойникам возможность на некоторое время облечься плотью. Он сам всем этим давно интересовался. Можно иметь плотское общение с умершими. Устраивать для них пирушки. Иметь любовниц и любовников «с того света».
Прямо от прокурора его отвезли в сумасшедший дом.
Он там и сейчас находится.
Я не выдумал ничего в этом маленьком романе.
Ничего не прибавляя, я рассказал вам только то, что каждый день, плача, рассказывает этот сумасшедший старик своей сиделке.
Каждый день утром, когда она к нему приходит.
Он говорит о том, что если бы у него были средства, то он зажег бы огонь всеведения в людях, как электричество в фонаре.
И тогда люди стали бы как боги: для них, озаренных светом, горящим вольно в душах ангелов, открылись бы все тайны.
Но у него нет средств. Средства хотела добыть его дочь, которая вместе с тем была и ангел, так как у ней золотые волосы и она носила голубой хитон. Она предалась «ведьме». Она в своем голубом хитоне, со своими золотыми волосами была как голубой летний день, озаренный солнцем.
И теперь наступили сумерки. День померк.
День сошел в могилу.
Каждый день он говорит это по утрам, когда приходит сиделка.
И плачет… О, как он плачет.
Слезы помешанного — они неутолимы до смерти. Они вечны, как вечно безумие.
Бедный старик… Бедный златокудрый ангел, хотевший купить людям всеведение ценою своей крови.
А если… А если она жива!..
«Роман-малютка» беллетриста, детского писателя, очеркиста Иоасафа Ариановича Любича-Кошурова (1872–1934/37) «Дерево удавленников» был впервые напечатан в Газете для всех (Москва) в №№ 454 (21 янв.) — 488 (6/19 марта) за 1918 г. Публикуется без сокращений по указанному изданию. В тексте исправлены очевидные опечатки, орфография и пунктуация приближены к современным нормам.
