Я поднимаю глаза от обивки кресла и смотрю на маму. Она сидит ко мне спиной, просматривая бумаги.
- Представим, что к нам приехали потенциальные покупатели – осматривать дом. Что ты им расскажешь?
Это достаточно старая игра. Обычно я встаю и начинаю ходить по кабинету, изображая, как мы с клиентами будем передвигаться по первому и второму этажам, открывать двери и заглядывать внутрь. Нужно преподнести каждую комнату, так чтобы заинтересовать гостей, так, чтобы им захотелось купить дом. Мама периодически вставляет свое слово. Поправляет меня или задает какой-нибудь заковыристый вопрос, чтобы сбить с толку. Она говорит, что это необходимо, чтобы я научилась импровизировать. Это значит, придумывать ответ с ходу. Еще она говорила, что, когда к нам приедут настоящие клиенты, водить их по дому буду именно я, потому что у меня получится лучше всех. Я до сих пор не понимаю, радоваться мне или нет. Но я почти верю маме, что в этом я лучшая.
- Я... не очень хочу сейчас, - бормочу я, смотря на свои ноги в полосатых носках. В голове тут же возникает вопрос – а ходили ли королевы когда-нибудь без обуви?
- Почему?
Мама недовольна, я слышу это по ее голосу.
- Я... не в настроении, - неуверенно говорю я.
- Яннике, запомни, - тут же холодно отвечает она. – Нельзя зависеть от своего настроения. Так ты никогда не научишься работать.
Когда я слышу этот ее голос, мне еще больше хочется к папе. Я крепко сжимаю подлокотники, поглаживаю пальцами позолоченные вставки, чтобы зацепиться за свою фантазию. Мама говорит мне, что это поможет отвлечься. Спрашивает, как бы я поприветствовала гостей, а я не хочу об этом думать, хочу сидеть с папой рядом с камином, и уже неважно, буду я королевой или нет. Просто есть печеньки и слышать его голос...
- Яннике, ты меня слышишь? – повышает голос мама.
- Я хочу увидеть папу! – наконец не выдерживаю я.
Мама резко оборачивается, ее лоб нахмурен так сильно, что появляется лишняя морщинка.
- Это еще что такое?.. – мама так злится, что ее лицо даже не способно передать всю ее злобу, и я понимаю только по голосу. - Яннике, сколько раз тебе повторять. Это невозможно.
Теперь она говорит еще медленнее и еще злее. Я сжимаюсь в маленький комочек, уже сожалея о том, что сказала. Долгую, мучительно-долгую минуту мамино лицо не меняется, а потом вдруг смягчается, всего лишь на миг, и она резко отворачивается. Когда она снова заговаривает, ее голос уже не такой рассерженный, но все равно холодный, я хорошо это чувствую.
- Если хочешь, можешь принести карандаши и порисовать.
Мама по-прежнему меня от себя не отпускает. Я киваю, а потом говорю, потому что она не видит:
- Хорошо.
Я тихонько открываю дверь и выглядываю в коридор. Миры нигде не видно. Я очень не хочу с ней сталкиваться сейчас, потому что тогда они с мамой снова будут близки к ссоре. Мира ведь захочет меня взять к себе. А потом, возможно, будет спрашивать про карлика. Зажмурив глаза на миг, я отбрасываю мысли о нем и бегу в свою комнату.
Вернувшись, я устраиваюсь прямо на ковре и подкладываю под листки бумаги старый мамин планшет. Он теперь мой, и я даже могу брать его без спроса. Иногда, касаясь крохотных, едва заметных царапин на деревянной раме, я думаю о том, что теперь, когда планшет стал моим, может быть, ее талант тоже передастся мне, и тогда я смогу стать такой же, как она...
Свет из витражного окна падает на белый листок бумаги, покрывая его разноцветными полосами. Сегодня они как будто двигаются. Обычно похожи на неправильную радугу, а прямо сейчас - на северное сияние. Но на самом деле это у меня глаза затуманились из-за подступающих слез. Обычно я всегда вдохновляюсь, когда рисую под этим окном. Пальцы начинают рисовать сами собой, и выходит очень красиво. Но сегодня мне совсем не хочется. Я сижу и разглядываю узор на ковре. Он лесной, из листьев и лозы, и повторяющийся. И только одна деталь нарушает сложившийся рисунок, но она нравится мне больше всего. Это белый олень, выглядывающий из чащи. Он наблюдает за мной еще с тех самых пор, как дом только отстроили. Мамина комната ведь была обставлена в первую очередь, чтобы было, как она сказала, комфортно работать.
Мне все так же не рисуется, но я не хочу, чтобы мама видела, что я расстроена и сижу без дела, а она может обернуться в любой момент. Поэтому я беру в руки карандаш голубого цвета, моего любимого, и начинаю задумчиво водить им по бумаге. Я даже не рисую, просто скриплю грифелем, чтобы у мамы не было вопросов. Получается какая-то страшная каляка.
Карандаши у меня акварельные. Обычно мне очень нравится ими работать, но сейчас, заливая их водой, я не получаю никакого удовольствия, и понимаю, что это мои невыплаканные слезы капают с кисточки на бумагу.