Мы снова идем рядом, бок о бок. Я больше не одинока, и мне должно быть легче... Но я все еще чувствую глубокую ноющую пустоту внутри, которая грызется, как живое существо, маленькими острыми зубками. Не знаю, как, но я понимаю, что это за пустота. И вконец я не выдерживаю и говорю:
- Знаешь, я не хотела убивать того жука.
- Какого? – тут же отвечает Каин. – У тебя их было сотни.
Я прикусываю язык, но не позволяю паузе возникнуть между нами теперь уже по моей вине.
- Ланселота. Жука-оленя.
- Ты даже назвала его? – он прыскает со смеху, так неожиданно, что я невольно останавливаюсь. И тут же снова злюсь. В обычное время он не смеется, но его несказанно забавляет то, что мне так дорого.
- Ланселот? Не думал, что ты из тех, кто любит легенды о короле Артуре.
- Не я. Мой брат, - невольно соскакивает с губ, и я чертыхаюсь про себя. Зря я сказала про Самуэля. Если бы можно было отмотать назад время и вовремя заткнуться, я бы обязательно сделала это.
- Он был рыцарем, - с вызовом говорю я и смотрю в темные пустые глаза Каина, гипнотизирую, чтобы он забыл о предыдущее фразе.
И он как будто бы забывает.
- Рыцари тоже умирают. Он погиб в схватке с тобой, тяжелой схватке. Если хочешь, можешь вручить ему посмертный приз, - иронично отвечает Каин.
Я чувствую, как меня трясет, и мне снова хочется уйти. Но даже еще не сделав шаг, я понимаю, что, один раз найдя Каина, я больше не хочу его терять. И еще меньше хочу быть одной.
И все-таки я отворачиваюсь, не желая больше смотреть ему в глаза. И тут же думаю, он ведь ко мне как будто привязан, невидимой нитью. Что если он сам не сможет без меня?
И тут же я понимаю, что обязательно должна проверить.
Быстро я шагаю вперед, через пролесок, все еще кипя внутри от гнева. Трава громко шуршит под моим натиском. Я оборачиваюсь, но Каин стоит на месте. И на его лице, которое мне уже плохо видно, потому как оно сереет и будто бы размывается на расстоянии, застыло упрямое выражение. Словно он хочет мне что-то доказать. Но, вполне возможно, я выдумываю, ведь его лицо мутное, как на смазанной фотографии.
Однако я тоже упряма. И продолжаю уверенно идти вперед. А когда оборачиваюсь снова, Каин еще больше похож на безымянный силуэт, каким я увидела его впервые вчера вечером. Зеленый полумрак чащи пожирает черты его лица, края плаща, белое пятно рубашки. Теперь он всего лишь темная тень под деревьями.
И тогда я понимаю, что танцую на краю пропасти. Дальше идти нельзя, только если я не хочу избавиться от него. А я не хочу, совсем не хочу.
- Иди сюда, - требовательно, приказным тоном, говорю я.
Но это не работает, и он по-прежнему стоит на месте. Я задумываюсь на короткий миг, о том, как еще его позвать и не задеть при этом свою гордость.
И тут происходит непредвиденное. Каин делает шаг назад и почти растворяется в лесном полумраке.
Мои глаза расширяются, и я срываюсь c места. Он ждет меня, застыв в полушаге от чащи, и я с ходу врезаюсь в его грудь. Хватаю полы рубашки и с облегчением вдыхаю сырой запах, впитавшийся в ткань. Его глаза смеются, и в ответ я резко толкаю Каина в плечо.
- Не смей играть со мной в игры! Я тебя придумала, я и решаю, когда тебе уходить!
- Ну-ну, - ухмыляется Каин. – То-то ты так испугалась.
Он целует меня, и я кусаю его губы, пока не чувствую на языке кровь, такую живую и настоящую.
20. САМУЭЛЬ
Омытый бурей, лес похож на затопленный подвал в заброшенном доме, стены которого поросли мхом и остро пахнут плесенью. Сегодня все запахи леса и впрямь обострились, такое чувство, что их можно попробовать на вкус. Когда я ступаю под тень густой кроны, то все равно что прохожу через струи водопада – секунда, и я уже насквозь мокрый. Однако непохоже, что буря вернется к вечеру, и это приятная новость. Дождь не смоет все те многочисленные следы, что звери оставят за собой на мокрой податливой земле. Я вряд ли когда-нибудь услышу их шаги, но, если птицы вдруг замолкнут, хотя бы буду знать, что рядом бродит хищник. И, может быть, все-таки смогу увидеть мельком тех, кто проложил лесные тропы, старые как мир.
Ко мне же птицы, похоже, привыкли и не прерывают своих песен, когда я прохожу мимо. Они беззаботно щебечут в ветвях, а где-то из глубин леса эхом раздается отчаянный зов кукушки.