– Если ты каторжника освободил, это еще не значит, что он перестал быть убийцей и вором.
– Но злость берёт – такой дурак, – сказал я.
– Ты помнишь клоунов – Белого и Рыжего? – спросил брат. – Тебе всегда, конечно, было жалко Белого? Дон Кихот и Санчо Панса – клоунская пара.
– Не заливай.
– Да нет, так оно и есть. Это еще одно чудо этой книги. Идеи Белого клоуна – Дон Кихота столь высоки, что он не кажется нам шутом, но скорее святым. Дон Кихота посвятил в рыцари трактирщик. Они альтернативны.
– Что? – спросил я. Мода на иностранные слова тогда процветала, но на какие-то моряцко-спортивные.
– Взаимоисключающи, – сказал брат. – Рыцарь – альтернатива трактирщику. Санчо Панса – трактирщик. Но он сострадает Дон Кихоту, как всякий Рыжий клоун сострадает клоуну Белому. И сострадание это снимает взаимоисключаемость – они могут через сострадание друг к другу сосуществовать. Рыжий клоун знает, что без Белого клоуна людям не справиться с жизнью. Дои Кихот выше религии. Выше Христа. Но он смешон, и поэтому люди в церкви молятся Христу. Дон Кихота они втихую сожгли на костре. Дон Кихот – разрушитель религий. У него одна молитва – Дева.
Я возразил, сказав что-то насчет идиотских великанов.
– И великаны, – сказал брат. – Они не бред собачий. Рабство – это не плен, это наклонность. Мы каждое мгновение готовы подчиняться: «Король убит. Да здравствует король!» Обжорство. Глупость. Мошенничество. Невежество. Нет пороков-карликов – все великаны. Пьянство пока неистребимый великан.
– Тогда зачем сражаться?
– Чтобы не погибнуть. Жизнь – борьба с самим собой.
– А ветряная мельница?
– Это особый великан, самый страшный. Ветряная мельница – мать машинной цивилизации. Но определению Маркса. Сервантес до этого сам допер в шестнадцатом веке. Машинная цивилизация поработит человеческий разум, заставит наш мозг трудиться лишь над совершенствованием машин. Ветряная мельница истощит землю, прогрызет ее, как червь яблоко. Истощит душу…
– Но зачем он себе Дульсинею придумал?
Брат пожал плечами.
«Дон Кихота» я не сжег. Не сжег Чехова Антона Павловича и Пантагрюэля. «Дон Кихота» я не читаю. Но когда читаю Каштанку или Ваньку Жукова, я вижу блокаду, вижу глаза Горгоны, которые убивают.
И думаю: «Если не сбылась мечта моего друга Степы и мы не построили Библиотеку-Храм, то пока еще не построили и памятника библиотеке. Библиотека еще жива. Отчего же ей было так плохо?»
Мы не нуждались в свете с небес! Долгое время. Древние греки называли такие времена Темными Веками. Но Рыцарь Печального Образа ехал на Росинанте по нашим просторам…
Он едет через наши сердца. Через сердца молодых. Через сердца детей.
Я обращаю свои глаза к книге. Я ставлю ее на полку. Миллионы книг я ставлю на полку. Чтобы сторожить.
Вдруг кто-то великий вырубит электричество. А книгу ведь и со свечкой можно читать.
Гуси-Лебеди
Красивое название. Я несколько раз пытался прилепить его к какому-нибудь своему рассказу. Сочинял для этого прозу с холмистой местностью и озерами для водоплавающих птиц. Мои приятели оказывались прытче – смотрю, у них «Гуси-лебеди» уже в переплете. Да и стеснялся я.
Теперь я названия этого не стесняюсь, потому что речь моя пойдет о сказке.
Сказка! Чудо какое. Без конца и края. И вверх, и в глубину. И вширь, и вдаль…
Иногда пожилые люди присылают мне свои сказки, категорически полагая, что я должен прочитать и похвалить их. На мой отказ отвечают с высокомерной обидой: «Горький читал, а Вы…» В подтексте: Горький – гений, а ты кишка кобылья.
Я не уверен, что Горький читал. Невозможно читать плохие сказки. Можно читать плохие детективы, но плохая сказка – это уже не сказка.
Сказка!
Что это такое? А кто его знает. Особый вид литературы…
Покойный ленинградский профессор Пропп Владимир Яковлевич много знал – особенно о сказке волшебной. Кто хочет заняться, должен прочесть две его основные книги: «Морфология сказки» и «Исторические корни волшебной сказки». Чуть меньше знает о сказке замечательный ленинградский литературовед-фольклорист Владимир Бахтин. Мы с ним земляки – новгородцы. Он мой друг. Я считаю его одним из своих учителей. И горжусь. Он очень умный. И добрый. Кто интересуется, должен прочитать его книжку «От былины до считалки». Сейчас эта книжка лежит на моем столе.
Много знал о сказке Гоголь Николай Васильевич.
А вот Ершов Петр Павлович, наверное, не очень над сказкой задумывался, иначе, оробев, не взялся бы за «Конька-горбунка». «Конек» сделан стихийно, на вдохновении и интуиции.