Миф вечен, но чувство у меня такое, что в глубине его структуры запрятаны стеклянные часы. Они идут. И тикают неслышно. Они очень хрупки.
Оставалось полгода до начала войны.
Мой друг Степа, полагая архитектуру самым мощным воспитателем масс, целиком ушел в рисование. Я крутил сальто, силясь запрыгнуть в пятерку лучших гимнастов города. Люстра перешел от возвышенных размышлений о первобоге к народному мифу. На вопрос, что это такое, отвечал:
– Сам не знаю. Но я прав. Уже древние поникли, почувствовали, что им не охватить величие Ра, его вселенскую духовную реальность – он же стал неким безумным мифом, творящим слово. Он над, возвысился над логосом. Он мог испепелить разум, им созданный. И как тут быть? Люди принялись спасаться кто как может, взялись лепить тысячу солнц: для урожая, для постели, для войны, для веселья. Люди творили маленьких богов, расчленяя великого. Но маленькие боги переселялись в Ра. И призывали людей жить в Ра: одни – в Нирвану, другие – в Рай. Христиане, например, попадают в Ра через Христа… Но ты не думай, не напрягай башку. Еще свихнешься. У физкультурников головы нет, у них башка-шея. То есть глаза и рот прямо на шее.
Чтобы не отстать от друзей в мозговом отношении, я упражнял свой разум посредством очень умных книг. Далее десятой страницы не пробивался, но, удивительное дело, в тех умных книгах именно на первых десяти страницах были изложены в компактном сжатом виде главные мысли и положения: дальше, как я понимал, шли более или менее остроумные доказательства.
Со временем я позабыл о Люстре, и о Ра, и о прочем… И однажды, недавно уже, написал рассказ под названием «Шмель», героем которого был некто фанатичный человек. В фанатизме сжигал он свою странную жизнь, обессмысленную идеями Госплана.
Зовут моего героя Леонтий, и вспоминаю я о нем сейчас лишь потому, что фанатизм его основан на предмете, необходимом мне для этого рассказа.
Он любит сидеть по-турецки на чем-нибудь мягком, например на диване.
– Ты знаешь, откуда взялись славяне? – он спрашивает.
– В такой же степени, как и ты.
– Нет, дорогой мой, ты целыми днями думаешь о маркизете, а я тружусь.
Леонтий, о чем бы он ни говорил, сворачивает на славян. Зацикленный.
– Ты, – говорит он мне, – утратил ощущение народности. Ты считаешь себя зерном новой эры. Нет истории старой и новой, она одна – едина. Мы попались на дохлого червяка…
Леонтий самонадеян. Любит мягкий хлеб и твердые яблоки. В разговоре драчлив, как большинство самоучек.
– Небо – синий бык. Земля – красная корова – вымя, полное молока. Душа – конь… Я – Аз. Я – истина…
И вдруг я понимают что этот герой моего рассказа, этот «Шмель», такой наглый и такой тенористый, он – Люстра, получивший образование. Но Люстра, мальчик, был умнее, поскольку был искреннее, верил в себя, в свою звезду.
– Славяне ниоткуда не взялись. Скажем, коньяк – такой лозы нет. Коньяк складывается из разных сортов винограда и выдерживается в дубовых бочках. Ты обрати внимание на слово «вено».
Я знаю, что он скажет. Мне об этом «вено» говорил Люстра еще до войны. У некоторых древних народов Восточного Средиземноморья, позже у славян, позже у русских «вено» означало выкуп за невесту. Его давали в основном скотиной. Это был не просто тривиальный выкуп, а как бы соединение имущества – союз. От «вено» образованы слова: венец, венок, веник, вензель. Главное в этих словах связность, единство. Скажем, рубят избу – кладут венец на венец. Не отдельные бревна, а связанные венцы. Не сколачивают их, не замыкают, не закалывают, но вяжут. И первый ребенок в семье называется первенец – первый венец.
– Ты какой ребенок в семье? – спрашивал меня в свое время Люстра, обалдевший от собственного величия.
– Я не венец. Я веник. Короче говоря – букет.
– Тебе палец в рот не клади, ты сам с усам. Ты что, физкультуру бросил, в мозговитость пошел? Но вернемся к нашему «вену». У кого был такой обычай, назывались либо венты, либо венеты, либо венеды. Здесь интересный аспект перехода глухой согласной «т» в звонкую согласную «д» – признак славянства. На севере Италии целая область носит название Венето…
Люстра, помнится, все свои исторические разглагольствования заканчивал укоризной Петру Великому за то, что царь не там прорубил окно в Европу. Нужно было ему рубить где-нибудь в Адриатике, в Эгейском море или в районе Александрии. Люстра снимал свои замечательные очки, верно, готовился погрузиться в посейдоновы теплые воды.
– Откуда у нас такое замечательное словечко «человек»?