Луна бледнела в облаках,
синел рассвет хрустальный.
Трясло «Ракету» на волнах,
как на доске стиральной.
Исчезла псковская земля,
и смолкли чайки вскоре.
Чудское озеро, бурля,
раскинулось, как море.
Баркас промчался мимо нас,
в лицо бил ветер резкий,
и, к удивленью, тот баркас
был «Александр Невский».
Поднялся тут ребячий гам,
не унимались дети…
А мы к эстонским берегам
летели на «Ракете».
…Край солнца выглянул, как серп,
и я, глаза прищурив,
в его лучах увидел Дерпт,
иль русский город Юрьев.
И подчинились мы с тобой
веселому азарту,
когда, причалив, день-деньской
гуляли в Старом Тарту.
Старинной крепости подвал
был маленькой харчевней,
я в ней с тобою побывал,
как будто в сказке древней.
Там словно капельки росы
в глазах совы синели…
На башне ратуши часы
старинные звенели.
Как жаль, что нужно плыть назад…
И к берегу родному
тряслись мы три часа подряд
по озеру Чудскому.
В корму врезался каждый вал,
мы были как хмельные…
И ветер волосы трепал
и без конца в лицо бросал
нам брызги ледяные!
* * *
Разлуки лед. Октябрь. Сухие листья
ложатся тихо в мокрые следы.
Я снова перечитываю письма,
что целый год ко мне писала ты.
Все то, что было, мне забыть непросто.
Как охладеешь к памятным местам,
где каждый тополь, каждая березка
до глубины души знакомы нам?
Когда тебе безмолвие ночное
навеет грусть в слезящемся окне,
то что-то очень близкое, родное
еще не раз напомнит обо мне.
Еще хранятся прежние приметы
и не сотрутся в памяти вовек,
сияют наши летние рассветы,
белеет наш с тобой прощальный снег…
УЕДИНЕНИЕ
I
Аллеи Братцевского парка
прямы, тенисты и тихи.
Полянок травы блещут ярко,
овраги — в зарослях ольхи.
Воздушный тополиный хлопок
летит, не чувствуя земли…
Средь извивающихся тропок
аллеи стройно пролегли
над кольцевою автострадой,
над речкой узенькой… Они
мне стали грустною отрадой
в мои нерадостные дни.
Когда брожу я в парке этом,
в его вечерней тишине,
и небо темно-синим светом
сулит успокоенье мне, —
все растворяются невзгоды,
что в сердце я сюда принес,
в живом дыхании природы —
в чуть слышном шелесте берез…
II
Деревьев шепота не слышно,
не вздрогнет ни один листок,
застыли облака недвижно,
и погружен во тьму восток.
И одинокий голос птицы
над рощей постепенно смолк.
Росою кое-где искрится травы
темно-зеленый шелк.
Но все же кто-то неусыпно
за этой тишиной следит,
он меж деревьев ходит скрытно
и в ночь пронзительно глядит…
III
Там. чудеса…
Люблю вечернею порой
глубь затихающего леса,
когда клубится предо мной
тумана дымная завеса.
С неясной странностью люблю
деревьев темных окруженье
и взглядом пристальным ловлю
ветвей внезапное движенье.
И все мне кажется: вот-вот
я встречу сказочное что-то,
русалка за руку возьмет,
заманит леший на болото…
Кто это съежился на пне?
Чьи там глаза блестят в тумане?
Трепещет сердце, страшно мне!
А сумрак все сильнее манит…
* * *
Тонкая пороша и ночная тишь
забелили скаты деревенских крыш.
Сопки поседели, выцвели луга,
известью покрылись мокрые стога.
Опустело поле, птица не слышна.
Полдень, а на небе бледная луна.
ОСЕННИЙ ЛЕС
В тумане сером, как завеса,
сухие листья мельтешат,
и, покидая сумрак леса,
они за птицами спешат.
Опутал корни сон унылый,
повисла в воздухе печаль,
и сиротливо лес бескрылый
глядит на птиц, летящих вдаль…
* * *
Мне почудилось в дрожи волос,
что сегодняшней ночью бессонной
вдохновение отозвалось
на далекую вспышку на солнце.
Может, звезды с орбиты сошли,
разлетаясь в иные пределы, —
я услышал, как в чреве Земли
что-то вздрогнуло и загудело.
Я метался в бетонных стенах.
Как хотелось мне, как мне хотелось
обрести неземную бестелость,
раствориться в космических снах!
Но покинуть себя самого
мне мешала неясная сила,
будто тяжестью неба всего
мои плечи к земле придавило.
И пронзил меня глас: «Не спеши.
Окрыленность приходит не сразу.
Не дано состоянью души
обогнать человеческий разум.
Став безликой частицей небес,
ты прольешься блуждающим светом,
и, свидетель вселенских чудес,
ты не раз пожалеешь об этом…»