Трускиновская Далия
Деревянная грамота
Далия Трускиновская
Деревянная грамота
Часть первая
Масленица была уж не за горами!
Стенька неторопливо шел по торгу, по некрутому горбу Красной площади, от родного Земского приказа к Василию Блаженному, но не прямо, а углами, норовя пройти все торговые ряды. Вот уж где он чувствовал себя как дома! Ему нравился лихой, разухабистый шум, сплавленный из выкриков и прибауток торгового люда, из громкой, но беззлобной ругани покупателей, из всяких стуков и скрипов, и этот шум был такой пестроты, что в ушах рябило.
А лица! Из-под надвинутых на брови меховых шапок и шапочек, со сверкающими глазами, с пылающими щеками, с веселыми громогласными ртами! Вот где восторгу-то - идти сквозь такую толпу, ловя взгляды молодых баб, приветствуя знакомых мужиков, наслаждаясь этим суматошным миром, без вина пьянящим, и за такое блаженство еще и денежки получать! ..
Земский ярыжка Аксентьев шел по торгу хозяином. Все видели его толстую дубинку. Огреет вора - долго вор помнить будет. Все слышали его звонкий голос. Особенно женкам и девкам сладко было оглянуться на статного молодца...
Опытным ухом Стенька уловил шум драки и поспешил, распихивая толпу, прекращать безобразие.
- А ну, наддай! А ну, еще! - подзуживали зрители, которых для такого случая всегда набиралось довольно. - Ого, дядя! Здоров! Ты к Масленице подкормись-то! На Москве-реке биться будешь!
Стенька несильно двинул крикуна положенной по чину дубинкой, сшиб в сторону и занял его место.
На пятачке меж рундуками два мужика как могли отчаянно тузили друг друга, но толстые тулупы сковывали движения, гасили удары - и драка, начатая вполне достойно, обратилась в тупую возню. Это радовало зрителей почище представления скоморохов, и даже торговцы, прикрывавшие товар руками, искренне веселились.
- Стоять! - гаркнул Стенька, замахиваясь сразу на обоих дубинкой. Р-р-разойдись, сволочи! Кто велел на торгу буянить? Сейчас вон в приказ сведу!
- А сведи! - выкрикнул один из драчливых мужиков. - Только чтобы обоих! Пусть там разбираются - кто прав, кто виноват! Я батогов не боюсь!
- И я не боюсь! - встрял второй. - Веди нас в приказ! Уж я-то на него, на сучьего сына, челобитную подам!
- Это я на тебя подам! Государю в ноги брошусь!
И они опять полезли друг на дружку, оба здоровенные, в заиндевевших бородах одной длины, в похожих шапках - как есть близнецы!
- Тихо вы, тихо! Не то стрелецкий караул позову - он вам бока-то обломает! Пошли в приказ!
С немалым трудом Стенька довел их - все порывались вступить в новый бой, ругаясь хотя и матерно, однако уныло. Стенька знавал мастеров-матерщинников, которые не просто загибали, а складно и ладно, не хуже скоморохов, считавшихся знатоками этого дела. А ругань пойманных им мужиков была так же тупа и несуразна, как их драка.
В Земском приказе обоих поставили перед свободным на ту минуту подьячим Колесниковым.
- Кто таковы, сказывайте! - велел он, выложив перед собой чистый лист.
- Служилый человек Ивашка Шепоткин, - представился один.
- Торговый человек из Суздали Никишка Ревякин.
- Ну и какого же черта на торгу сцепились?
Сказал он это так, что драчуны ощутили себя малыми детишками, что досаждают взрослым нелепой возней и визгом.
- Мы по-честному, - буркнул Ивашка. - В бороду не вцеплялись, по срамному месту не били. Мы - на кулаках!
- Ах, вы, стало быть, кулачные бойцы? - с издевкой спросил Колесников. Торг с Москвой-рекой спутали? Или в календаре заблудились? Масленица еще не настала!
- Да нет же! - прямо-таки застонал служилый человек Ивашка Шепоткин. Меня, сироту, обидели!
И рухнул здоровенный сирота на колени, задрав при этом бороду и с нечеловеческой надеждой заглядывая в глаза Колесникову.
- Сказывай! - велел подьячий.
- Да этот сирота сам кого хошь обидит! - возмутился торговый человек из Суздали Никишка Ревякин и тут же схлопотал от Стеньки по шее.
- Не галдите вы там! - подал голос от своего края стола Деревнин. Сказку отбирать мешаете!
Он вполголоса совещался с низко к нему нагнувшимся попом и время от времени что-то записывал.
- Вот этот стервец жену мою продал! - Ивашка снизу ткнул перстом в Никишку.
- Ну, сказывай, - Колесников изготовился писать.
- Поехал я по государеву делу в Касимов и чаял там пробыть с полгода, не вдаваясь в подробности, доложил Ивашка. - А денег на дорогу не было, прожился, и там мне бы деньги понадобились. А он, страдник, вор, из Суздали своей приехал, а своего двора на Москве у него нет! И мы сговорились - я ему женишку свою, Марфицу, за пятнадцать рублей заложил!
- За пятнадцать рублей, - повторил подьячий, записывая. - Не продешевил?
Ивашка, которому было не до шуток, уставился на подьячего с глубоким непониманием.
- Ты сказывай, сказывай! - напомнил ему Стенька. - Мы тут с тобой до ночи возиться не станем.
- Женишку свою Марфицу заложил, и пятнадцать рублей с него получил, и в Касимов поехал, а он с Марфицей жить остался...
- Ты откуда такой вылез? - напустился на него Колесников. - Ты что, в церковь Божию не ходишь, проповедей не слушаешь? Сам патриарх учить изволил - нельзя, грешно жен закладывать, чтобы чужой человек с ними сожительство имел! Жену в блуд вводишь, дурак!
- Всегда так делалось! Я-то со двора поеду, а она-то одна останется, так хоть присмотрена да сыта будет! - возразил Ивашка. - И вот женишку свою Марфицу этому аспиду заложил, и пятнадцать рублей получил...
- Знаю, знаю. Когда приехал - что обнаружилось?
- А то и обнаружилось, что он ее другому человеку передал, как зовут не ведаю, а прозвание ему - Пасынок! И она с тем Пасынком ныне живет!
- Ты кого, Степа, привел? - устало спросил Колесников. - Этих подлецов не к нам! Их к патриарху на суд надобно! Пусть бы их в Соловки к святым отцам всех на покаяние отправил! На хлеб и воду! Вас, сучьих детей, для того венчают, чтобы вы женами торговали?
- Выслушай, батюшка! - тут и торговый человек из Суздали, сучий сын Никишка Ревякин бухнулся на колени. - Он точно мне женишку свою на полгода заложил, до ведь вовремя не выкупил! И я еще лишний месяц ее кормил-поил! А я для чего ее в заклад взял-то? На Москве я, сирота, человек чужой, своего двора не имею, покормить-обстирать меня некому...
- Гляди ты, сирота на сироте едет и сиротой погоняет, - заметил Колесников. - Стало быть, ту Марфицу вовремя не выкупили, и ты счел себя вправе ее переуступить?
- Хорошему человеку, богобоязненному! .. А тут этот аспид, скорпий бешеный, и вернись!
- Я - домой, а домишко-то мой заколочен стоит! Я - на торг, узнавать, тут мне на него и указали!
- А что же - двери нараспашку оставлять? Я своим двором разжился, Марфицу туда увел, а твой-то и запер!
- Благодетель! - отметил Колесников. - Степа, позови приставов. Пусть сходят к тому Пасынку, заберут от него бабу и вернут мужу. Со всех троих по полтине в казну! Так и записываю - видели, блядины дети? И - все! А коли кто из них из всех о тех пятнадцати рублях заикнется - я ему покажу пятнадцать рублей! Живого места на нем не оставлю!
- Пошли! - Стенька разом потянул обоих сирот за ворота шуб. - Ваше дело решено. Кто таков тот Пасынок? Где проживает?
Оставлять вдвоем Ивашку с Никишкой нельзя было. Ивашку Стенька отправил вместе с двумя приставами - вызволять жену, а Никишку отпустил, лишь убедившись, что посланные уже довольно далеко отошли.
Никишка плакался - ведь Ивашка обещал по-честному у него жену выкупить, вот деньги и пропали! Да и Пасынок за возмещением убытка к нему, к Никишке, явится.
- Да сам же ты и взял с Пасынка деньги, когда бабу ему отдавал! - не выдержал вранья Стенька. - Ступай Христа ради, пока я тебя, вора, дубинкой не пришиб!
Потом Стенька, как ему полагалось по должности, вернулся обратно на торг. Время близилось к обеденному, но морозец раньше времени заронил в душу мечту о дымящемся горшке со щами. Стенька невольно облизнулся.
Хотелось пусть бы не щей, а горячего пирога, да не хотелось за него переплачивать. Стенька гордо прошел мимо деда с богатой торговлей - его пироги ехали перед ним на санях в большом укутанном коробе, и на крышке короба он производил расчет с покупателем. Стенька деда знал - тот сам пек, сам и продавал, причем за полушку готов был удавиться.