Выбрать главу

Стенька уже был в тулупе и держал наготове деревнинскую шубу с преогромным бобровым воротником. Подьячий, не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, сунул руки в рукава и, провожаемый неодобрительными вздохами, покашливаниями и покрякиваниями, пошел к дверям, Стенька, сунув за пазуху деревянную грамоту, поспешил следом.

- А я как же? - спросил Похлебкин.

- Сиди в углу да жди.

- Постой, Гаврила Михайлович! - вспомнил вдруг Колесников. - Третьего дня ты писцам сказки перебелять давал?

- Давал, а что такое?

- Вот, взгляни...

Чтобы не париться, Стенька вышел на крыльцо. У Земского приказа, как всегда, толпился народ. Очередь бурлила, переругивалась, мужики пихались и кто-то, шлепнувшись на гузно, поехал сидя по накатанной ледяной дорожке. Стенька спустился, обошел дорожку и встал в сторонке, ожидая Деревнина.

Рядом оказался высокий, статный мужик средних лет, в остроконечном меховом колпаке, надвинутом чуть ли не ниже бровей.

- Надо бы песку принести, посыпать, - сказал он. - Еще, чего доброго, кто шею сломает.

- Вот бы и принес, - буркнул Стенька, сгорая от нетерпения. Деревнин, разбирая огрехи писцов, мог застрять надолго.

- А и принес бы, я знаю, где песка взять, - добродушно отвечал мужик. Тяжко вам, приказным, приходится. И так за день набегаешься, а тут еще под самым крыльцом такой подарок!

Мужик оказался понимающий!

- Уж точно, - довольный, что собеседник поможет скоротать время, отвечал Стенька.

- И намерзнешься, - добавил мужик.

Где-то Стенька его видел...

Человек, целыми днями расхаживающий по Красной площади, видит столько всяких рож, что куда их всех упомнить! Стенька, судя по благорасположенности мужика, решил, что когда-то оказал тому незначительную услугу - может, воришку отогнал, может, разнял закипевшую было ни с того, ни с сего, как это часто случается на торгу, свару.

- Всяко бывает, - копаясь в памяти, отвечал земский ярыжка. - Вот, подьячего своего жду, так одно спасенье - тулуп.

- Да, тулуп у тебя знатный, - похвалил мужик. - А что, не ты ли сегодня на торгу диковину нашел?

- Какую диковину?

- Сказывали, парнишка мертвый, а при нем - деревянная книжица.

- Был такой парнишка. Царствие ему небесное...

- Грешен, люблю диковинки, - признался мужик. - Я-то грамоте учен, коли какая книга полюбится - сам себе и перепишу. А что в той книжице-то было?

- А шут ее знает! - честно отвечал Стенька. - Ни буковки не разобрать.

- Я-то разобрал бы, - похвалился мужик. - А коли что путное - я бы и алтын заплатил, чтобы мне переписать дали.

- Так говорю же - не по-нашему писана!

- Так то и дорого! Может, лексикон какой?

- Что?! .

- Лексикон, сиречь словник. Когда справа - по-нашему, а слева скажем, по-гречески или по-латински писано. Против нашего слова иноземное, так и учишь. Или, может, космография? Там вообще такие знаки, что не всякий поймет.

- А может, и еретическое писание, - отрубил Стенька. - Еретиков-то много развелось! Вот они закрытым письмом свою ересь писать и наловчились!

- Где ж тот парнишка деревянной книжицей разжился, как полагаешь? спросил мужик. - Ведь коли она еретическая - стало быть, ему какой-то нехристь подсунул, а?

- Да уж не книжица ли его и погубила? - вдруг сам себя, да еще вслух, спросил Стенька.

- И такое бывало! - подтвердил незнакомый знакомец. - Слушай, Христом-Богом молю, - вынеси мне книжицу! Раз один только глянуть!

- Алтын, говоришь? - уточнил Стенька.

- Алтын! Это коли переписать дашь. А поглядеть - деньга.

Стенька вздохнул - алтын проплывал мимо носа.

- Отойдем-ка... - и он уже, сдернув меховую рукавицу, полез за пазуху.

Но, видать, и дармовой деньги Стеньке в тот день не полагалось.

- Ты куда, Степа? - окликнул с крыльца Деревнин.

Народ расступился, когда он принялся спускаться. И то - шел плавно, чинно, с достоинством, не хуже иного боярина. Бояр, впрочем, Стенька видывал всяких: как к Кремлю подъезжать - так орлы, как возле Постельного крыльца суетиться в надежде на государеву милость - куры, да и только! И завизжит иной не хуже бабы на торгу...

Стенька развел руками: прости, мол, не судьба! И поспешил к Деревнину, и помог ему перейти скользкое место, и, поскольку толпа скопилась густая, пошел за ним следом, носом в спину. Иначе, рука об руку, они бы по торгу и не прошли.

Печатня была совсем неподалеку, на Никольской.

- А что, Гаврила Михайлович, не найдется ли там другого грамотея, кроме еретика? - спросил Стенька, поравнявшись с начальником и чувствуя, что вольные разговоры не возбраняются.

- Поищем, - кратко отвечал Деревнин. - Грамотеи-то есть, да к ним далеко добираться. На Воробьевы Горы, в Андреевскую обитель.

- И точно!

Добрых десять лет назад государев любимец, книжник и умница, боярин Федор Ртищев надумал завести ученое братство для перевода богослужебных книг. С этой целью он выписал из Киево-Печерской лавры ученых монахов во главе с Епифанием Славинецким. Их поселили в заново отстроенном монастыре и вменили в обязанность обучать желающих греческой, латинской и славянской грамматикам, риторике, философии и другим словесным наукам. Ртищев затевал со временем устроить там духовное училище.

- Ты, Степа, деревянную грамоту-то не забыл?

- За пазухой.

Стенька поскользнулся и чуть не приложился коленом.

Накануне Масленицы дни уж не с птичий нос, как под Рождество, однако темнеет рановато. Хорошо бы Деревнин сразу после посещения печатни и отпустил домой, подумал Стенька, все равно на торгу в такой снегопад уж будет пусто и никаких дел в приказе тоже не предвидится. А мороз понемногу крепчает, зима выдалась посердитее минувшей, и возвращаться домой, в Замоскворечье, когда ночь окончательно накроет город, его улицы с переулочками, - радость сомнительная...

Печатный двор на Москве был не помещен в подходящие по величине палаты, а нарочно отстроен еще при государе Михаиле Федоровиче. В том же году государь и скончался, так что не у кого москвичам спросить, что означает изображение на воротах. При всей своей богобоязненности покойный государь велел поместить там не образ святого, а двух тварей, льва и единорога, виду самого драчливого - оба вскинулись на дыбы, и лев едонорога когтит, а тот ему прямо в пасть уставил растуший из середины лба, длинный и узкий, похожий на кончар рог. Над ними обоими была вырезана корона.

Диковинно было - входишь в такие знатные ворота, и перекреститься не на что...

Ученый муж, он же - ведомый еретик Арсений Грек жил то в Чудовом монастыре, в своей келье, то, когда дела случалось много, - при печатне. Справившись у ворот, Деревнин со Стенькой пересекли невеликий двор и поднялись во второе жилье. Там они, постучав и услышав голос, вошли в низкую дверь и молча перекрестились на образ Богородицы, единственный в помещении.

Пораженный великим множеством книг, Стенька понял, что не Грек, а они тут хозяева. Арсений отрекся от суконных расшитых полавочников, стелил войлочные тюфячки, какие в Земском приказе давно бы уже, ухватя двумя перстами, вынесли и выкинули нищим. Он поставил три стола - два длинных, наподобие приказных, и один совсем маленький, для чтения и письма. Очевидно, за ним Арсений сличал написанное и выправлял ошибки в книгах.

Длинные столы были покрыты толстыми томами, застегнутыми и расстегнутыми, слоем не менее чем пол-аршина, и сверху лежали густо покрытые строчками несшитые листы. Стенька украдкой взял было один посмотреть и удивился влажный! На маленьком столе тоже громоздилось несколько книг, чернильницы же были сдвинуты к самому краю, а подсвечник, видать, не раз валился на пол. Стол даже не был устлан сукном, а широкий, на задастого человека, но с крошечными, словно от детского сиденья, резными подлокотниками стул имел войлочную покрышку самого жалкого вида.

Хозяина, видать, это убожество мало волновало. Он пошел навстречу Деревнину, приветствуя и раскидывая руки, как бы для объятия, но не обнял.