— Что еще не слава богу? — заглядывает она в окно.
— Где нога? Куда дела?
— А разве нет ее?
— Как же ей быть, ворона ты этакая, если кругом пионеры шастают? Опять, наверно, в металлолом сдавать понесли…
Бабкины ясные глаза затуманиваются:
— Когда ж они, сорванцы, успели? Я всю дорогу со двора не схожу…
Старик безнадежно машет рукой, надолго закашливается, потом задает новый вопрос:
— Чего сельсоветовский сторож искал?
— Сторож? — прикидывается бабка.
— Ты разве не с Никанором у ворот разговаривала?
— С ним… Сказал, чтобы ты сей же час шел в сельсовет.
— А что ж ты молчала?
— Вот… говорю.
Дед Кондур вздыхает и снова меняет тему. Нравится ему поддразнивать старуху: когда она сердится, ее взор становится молодым, быстрым, блестящим.
— Протез проворонила — костыль неси!
Кондур торопливо натягивает штаны, меж тем как бабка Ольга исчезает в сарае и через минуту снова возникает у окна:
— Этот?
— Что ж ты мне грабли притащила? Я с ними на люди не покажусь… Знаешь, какой давай? Тот, черный, лакированный, с разводами…
— Это который же? — бабка делает вид, что не помнит.
— Эх!.. Кишиневский!
— А-а…
Игра заканчивается ко взаимному удовольствию. Бабка отправляется в дальнюю комнату за прекрасно знакомым ей черным костылем.
На фронте, перед самой победой, Кондур потерял ногу, но, пережив печаль, скоро приноровился к деревяшке. Шло бы все ладно, если б не открылась и не потекла плохо зарубцевавшаяся рана. Его отвезли в Кишинев и лечили месяца три. Как говорил сам дед, гнилую кровь выпустили, а залили молодую, свежую. Опять запрыгал Кондур. А при выписке доктора подарили ему этот самый черный костыль — на добрую память. Потом ему довелось получить еще несколько таких подарков: от тестя, от правления колхоза — за добросовестную работу, да и у самого, слава богу, золотые руки, — но все же кишиневский дар так и остался самым любимым…
— Знаешь, — подает голос бабка Ольга из дальней комнаты, — сдается мне, эти пионеры и здесь шныряли… как сквозь пол провалился!
— Ищи, ищи…
— Есть, нашла!
Всякий раз, когда деда Кондура вызывают в сельсовет, это для него настоящий праздник. Первое — хороший случай людей увидеть: ведь не станет старый инвалид шататься по селу без дела. Второе — он знает, что если уж вызвали, то не зря, а на радость. Других как вызывают? У одного сын набезобразничал, у другого ворота который год не крашены, третьему втык делают, чтобы не скармливал колхозное сено персональной корове. А вот он, дед, всегда возвращается из сельсовета веселый. Как-то вручили ему там сразу две медали: одну — за Кенигсберг, а другую — за Вену. Все правильно: брал Кондур и Вену, и Кенигсберг, только под Веной был ранен и отправлен в тыл, и много, много лет искали его награды. Есть чем гордиться старику — пусть все видят, каким орлом он был в молодости!..
— Погладь мне, Ольгуца, белую сорочку, — просит старик.
— А галстук? — спрашивает она по привычке, хотя успела уже погладить и то и другое.
— Само собой!
Дед Кондур не торопясь бреется, стирает остатки пены влажным полотенцем, надевает белую сорочку, повязывает галстук, еще раз оглядывает себя в зеркале и, твердо опираясь на костыль, отправляется в путь.
Шкандыбает он по дороге с улыбкой на лице, великодушной и мужественной. С ним, понятное дело, все здороваются.
— Благодарствую, — отзывается он на робкое приветствие пятилетней девчушки.
— Вот не дают покоя! — делает он озабоченный вид в ответ на чей-то вопрос из-за ограды. — Опять в сельсовет вызвали! Нужно, стало быть…
— Еще одну медаль дадут! — предполагает кто-то.
— Дадут — значит, заслужил…
Дед Кондур все с той же улыбкой скачет дальше.
Погода дивная, встречные веселы и ласковы, и только одно отравляет радость старика: все реже выпадают ему такие удачные дни, все чаще напоминает о себе старая рана, годы берут свое, и кто знает, не так уж далек, наверно, тот час, когда у него уже не хватит сил выйти из дома… Но нет, если не поддаваться, он еще поживет!
Интересно, думает старый Кондур, неужели и впрямь еще одну медаль дадут? Или, может быть, опять поручат провести беседу со школьниками? Это бы тоже неплохо. Дети любят послушать всякие военные истории, а ему, деду, только того и надо: хлебом не корми — дай поговорить, вспомнить былое. Что ж, он кстати и приоделся. Кондур проверяет, все ли у него застегнуто, поправляет галстук — пусть знает пионерия, что и старые гвардейцы еще хоть куда!.. Тут лицо старика омрачается: он вспоминает, что опять пионеры стащили его ногу, хотя металла там на грош. В прошлый раз он с трудом отыскал свою деревяшку в груде железного лома, набросанной посреди школьного двора. А найдет ли теперь? Вдруг машина уже увезла утиль в район? Тогда пиши пропало! Кондур твердо решает: если его бросят на пятиклассников, он пожалуется учителю. Неужели, кроме его ноги, нет в колхозе бросового железа? Вон сеялка за гаражом который год ржавеет!..