— Прости, оговорился. Я имею в виду домашний.
— Скажу Ольгуце — испечет.
— Отлично! Что там еще? Ветчины, брынзы… пару кур зажарите, огурцы, помидоры, само собой… чтобы все было чин чинарем!
— А он надолго? — спрашивает дед.
— Не знаю. Хлопоты только с ними. Моя бы воля, я б его встретил на околице с оркестром, да тут же и назад завернул. Нет, думаю, ненадолго. Он тут с делегацией, их куда-то на Урал возили, а на обратном пути он попросился заглянуть домой… то есть — тьфу! — не домой, а к нам в село. Конкретно — к тебе в гости.
— Так…
— Словом, дед, держи хвост морковкой, медали надень, но в подробности не вдавайся. И старуху предупреди, чтобы не болтала лишнего: бабы — народ языкатый, невыдержанный… Все! Понял, дед, что от тебя требуется? Тогда иди, а то еще раз повторять сил нет, я и так весь в поту…
Встречающие собрались у въезда в село, возбужденные, празднично одетые, и терпеливо ждут, что вот-вот вынырнет из бездны прожитых лет нежданно-негаданно воскресший Ионикэ Штефырц. Все почему-то стесняются говорить в полный голос, а предпочитают перешептываться, как на похоронах. Народу сошлось много: кому не любопытно посмотреть на Ионикэ, на того самого Ионикэ, который родился здесь, в этом селе, а теперь живет за Прутом, в другой державе. Кое-кто из стариков еще помнит его, а деду Кондуру он был в свое время самым близким человеком. Дружили — не разлей водой! Не все, конечно, знают, что они, Ионикэ с Кондуром, ухаживали за одной и той же девушкой… и та незапамятных лет девушка тоже присутствует здесь… это бабка Ольгуца, жена Кондура. Такая вот ситуация.
— Поправь платок! — ревниво шепчет старик и, не дожидаясь, пока бабка исполнит приказание, сам, зажав костыль под мышкой, начинает поправлять платок.
— Оставь, — стесняется Ольгуца, — люди смотрят… Я сама!
— «Сама»!.. Не могла взять шелковый, голубой?
— Ладно тебе… и этот хорош. Ты мне лучше скажи, на чем он приедет?
Дед растерянно пожимает плечами:
— Тебе не все равно?
— Интересно же…
— Товарищ председатель, на чем он приедет?
— Не знаю, не знаю, — бормочет председатель, сжимая в руке букет цветов и перекладывая его в другую руку. — Мне сказано: встретить на высоте, а насчет прочего указаний не было… Может, на «Волге», а может, и на «Чайке»… Постой, вдруг в самом деле на станцию надо было? Вот черт! Ион!
Ион — шофер председателя.
— Я здесь!
— А машина где?
— Туточки!
— Заводи!.. Беда с этими гостями! Вдруг он на станции ждет?
Председатель залезает в машину:
— Если что — я мигом!
Да, время, время… много воды утекло. И что всего поразительней, Ольгуца ни тогда не знала, ни сейчас толком не ведает, с которым из двоих должна была повязать ее судьба. Они приходили всегда вместе, оба звали ее на танцы, оба умели сплясать с ней так, что все замирали, глядя на кружащуюся пару. И только он, Кондур, помнит, что был — страшно представить! — равнодушен к Ольгуце и всюду сопровождал Ионикэ только ради компании. А Ионикэ был влюблен до безумия, только мучился от стеснительности и косноязычия, тогда как он, Кондур, считался парнем бойким, ухватистым, девичьей зазнобой. Отец Ольгуцы был одинаково приветлив с обоими, потому что знал, что хоть оба и бедняки, а трудиться будут на совесть… семья — дело серьезное. Короче, он со спокойной душой позволял им уводить Ольгуцу на танцы и допоздна с ней гулять… Знал, что время рассудит по-своему.
— Нет его на станции! — председатель, донельзя озабоченный, хлопает дверцей машины. Он растерян и как будто ждет совета.
— В район позвонить? — предлагает шофер.
Это предложение еще больше пугает председателя:
— Спятил? Как мы им скажем, что его до сих пор нет, если он давно должен быть здесь?..
— Здравствуйте, люди добрые! — перед собравшимися словно из-под земли вырастает невысокий чернявый человечек с маленьким саквояжем в руке. — Это я, Ионикэ Штефырц…
Он снимает шляпу и низко кланяется.
— Ионикэ! — подается вперед Кондур.
— Кондур?! — Ионикэ роняет в пыль свой щегольской саквояж и шляпу с перышком.
Кондур раскрывает ему объятья, но вдруг оглядывается на председателя и ковыляет дальше, чопорно сложив руку лодочкой. Оторопевший гость глядит на него во все глаза.
Кондур еще больше теряется. Он останавливается, что-то мешкает, возится с костылем.
Все растерянны, всем неловко. Председатель багровеет и бросается спасать ситуацию.
— Улыбайся! — свистящим шепотом приказывает он Кондуру. — Улыбайся же!..
Но старики стоят как оцепенелые.