— Кто ж его знал, — оправдывает друга отец, — что они там сорокапятки подвезли? А когда еще минометы начали шпарить — либо живой ложись, либо мертвый падай. Но ты, Сырги, не терзайся — все равно мы их в конце концов доконали!
— Упорные, гады!
— Это точно, твердые орешки. А только и нам стыдиться нечего… Ну, дальше! Что было дальше?
— Да что ж дальше? — Сырги делает вид, будто вся история уже кончилась и говорить больше не о чем. Возникает пауза. Но он же первым прерывает ее: — Ну вот, лежим и молим бога, чтобы ночь скорее пришла. Радуемся, конечно, что живы, а печалимся…
— Печалимся оттого, что не ведаем: одни ли мы на свете или есть еще наши поблизости… И вдруг, — отец поднимает голос, охваченный неожиданным восторгом, от которого у нас с братишкой волосы встают дыбом, — вдруг я слышу тебя!
— «Гаврил! — кричу я. — Гаврил, отзовись!» — и прямо чуть не выскакиваю из воронки. Хорошо еще, что один из наших успел схватить меня за штаны, а то б некого тебе было стричь сегодня! «Что, говорит, молдаван, жить надоело?» — «Да нет!» — говорю я, а сам смеюсь от радости. Какое счастье, думаю, что Гаврил цел, что он здесь, хоть и не в той же воронке, а все же рядом! «Гаврил! — кричу. — Я тута!»
— «А я тута, Сырги!» — отзывается отец, заново переживая давно минувший день.
— Силы небесные! — крестится мама.
Но они не обращают на нее внимания.
— Правильно! Именно так ты и закричал! — подтверждает увлекшийся Сырги.
Между тем мы с братишкой наелись, как говорится, от пуза и потихоньку отваливаем в сторонку. Мама собирает тарелки, стряхивает в ладонь крошки со стола и отправляет их в рот. Отец и Сырги ничего этого не замечают.
— Я думаю, надо ножницы еще поточить, — задумчиво говорит отец.
— Твоя воля, Гаврил, — соглашается Сырги, — а только скажу откровенно: тебе тогда здорово повезло!
— Как посмотреть…
— Уж как ни смотри, а повезло.
— Ты, наверно, про мое ранение говоришь?
— Само собой. Ведь тебя тогда ранили?
— Ранили…
— Только вот какая закавыка, Гаврил: я что-то не припомню, как это было…
— Что — это?
— Ну вот, нашли мы один другого, а дальше? Ты услышал мой голос, я услышал твой голос и…
— Наоборот! Сначала я тебя позвал, а уж потом ты меня.
— Да?
— Ты снова путаешь! Я ведь в прошлый раз все тебе объяснял!
— Ладно-ладно, — говорит Сырги примирительным тоном, — в конце концов это сейчас не так уж важно… А вот что мы делали дальше?
— Ты закричал, чтобы я перебирался к тебе. То есть ползком — из моей ямы в твою.
— Да? И тут все на меня накинулись: «Ты что, хочешь нас обнаружить? Миной накроют — и конец!» Прижали меня к стенке, и тогда я закричал тебе, что не сто́ит.
— Нет, это были мои слова: «Не сто́ит, Сырги!»
— Вот уж извини! Ошибаешься! Я как сейчас помню! Я еще закричал, что, к сожалению, не могу перебраться к тебе.
— «И я не могу!» — кричит отец тем же голосом, каким, наверно, кричал тогда, из воронки, в пустынном, голом, насквозь простреливаемом поле.
Мне почему-то кажется, что где-нибудь на краю этого поля осыпала иглы от взрывных волн какая-нибудь одинокая искалеченная сосна.
— Да, это ты кричал! И тогда я окончательно понял, что у нас не остается другого выхода, кроме как ждать сумерек. Только ночь могла нас спасти!..
Как я уже сказал, мы знаем всю эту историю наизусть, но всякую субботу, к собственному нашему удивлению, ничем другим не занимаемся, как только слушаем затаив дыхание перебивающие друг друга слова и фразы отца и его фронтового товарища, неслышно повторяя их одними губами порой задолго до того, как они будут произнесены. Мы скользим по нити событий и нередко опережаем их, переживаем их раньше, чем они совершаются, и с досадой топчемся на месте, ожидая, пока отец и Сырги догонят нас. Но мама, как всегда, пробуждает нас от очарования.
— Я обед готовлю, а они!.. Вот я вам задам!.. Кто мне поможет?!
И снова начинается беготня.
Опять вода, опять мука и дрова!
— А котелок? — кричит мама. — Или вы думаете, что его можно не мыть? Увильнуть хотите?!
— Нечем! — это уже кто-то из нас, я или братишка.
— Кочерыжку возьмите кукурузную!
— А где она?
Черт ее знает, где она, и до чего же не хочется искать!
— Глазами смотреть надо! — мама сует кочерыжку нам под нос — Чтобы как луна все блестело!
Как луна — это у нас не получится, хоть старайся, хоть не старайся. Но оттереть котелок до такой степени, чтобы в нем можно было снова замешивать и варить мамалыгу, не так уж, в конце концов, трудно.