— А вдруг сегодня не пролетит?
— Докажи!
— Может, его советские сбили?
— Услышал бы тебя господь! Только что-то не верится: чует сердце, что опять он задаст нам… Чего лыбишься?
— Ничего… вспомнила, как вы позавчера удирали от него по лощине. Смешно!
— Цыц! — старику такие воспоминания неприятны.
— Вы не цыкайте, я правду говорю. Просила же не выходить со двора…
— Заткнись, тресну! Не посмотрю, что невестка… Докажи!
— Что вам доказывать?
— Что нельзя было выходить.
— И доказывать нечего. Сидели бы дома — обошлось бы.
— Ну и дуреха! — старик разводит руками, как бы призывая в свидетели окрестность. — Как же я мог сидеть дома, если этот чертов аэроплан гнался за поросенком?!
— Подумаешь, поросенок…
— Что ты сказала? А ну повтори… — И вдруг: — Тихо! Бежим!
Старик петушком семенит по двору и, похоже, рад бы зарыть голову в песок. Зато невестка на диво спокойна и только прыскает в кулак, наблюдая за его прыжками.
Совсем он, бедный, растерялся.
— Что, не летит?
— Это пчела гудит: под письмо забилась, а выбраться не может…
Плечи старика поникают.
— Кто его знает, — бормочет он, — авось и правда русские собьют…
— Нет, папа, — серьезно говорит невестка, — я тоже чувствую, что вернется. Давайте хоть поедим… еда стынет.
— Да не лезет мне кусок в горло, как ты не понимаешь! Пойду лучше с лодкой повожусь…
Он спускается в долину, к речке, где стоит начатая лодка. Рубит, тешет, а сам все поглядывает на небо. Бросает работу, возвращается во двор.
— Мда… — ему неловко. Он опускает голову и садится за стол.
Мария ставит миски, кладет ложки, опрокидывает из чугунка мамалыгу.
— Соль есть?
— Вот… — Мария подвигает к нему солонку. — Последняя.
— У меня от этого аэроплана вкус к еде пропал, — жалуется старик и, обжигаясь, отламывает кусок мамалыги.
— Давайте порежу, — предлагает сноха. — Завтра-послезавтра и перец кончится. А главное — мука…
— Видишь, никак не могу выбраться на станцию. Послушай, как ты полагаешь, что они собираются сделать с нами?
— Кто?
— Да летуны эти!
— Ничего… Дурят, дурью маются.
— Не скажи! Гусей отняли, поросенка сетью изловили, петуха на крюк надели!
— Бог с ним, с петухом! Нас бы не тронули…
— Дурочка, они скоро на корову нацелятся! А когда нечего будет взять, швырнут бомбу — и капут!.. Ох, не идет мне кусок в горло! Все из рук валится. Смотри, что сделали с забором… Овец закрыла?
— Вы же видели.
— А кур? Почему куры гуляют?
— Ей-богу, папа, вас не поймешь: то велите разогнать их, то… Вчера заперла курятник, так вы битый час толковали, что если бомба — ни одного перышка не останется.
— А то нет? На воле хоть две-три уцелеют.
— Если бомба, все это уже не важно.
— Докажи!
— Сами говорили — бомба не выбирает. Рванет разок, а на том свете мы и без коровы обойдемся.
— Что ж ты тогда сидишь? — вскакивает старик. — Гони их со двора! И овец выпусти!.. Стой! Овец я сам, а ты погляди, как там Флорика.
Мария недовольно поднимается:
— Даже поесть нельзя по-человечески…
Она разгоняет кур и, пока свекор выталкивает из ворот упрямых овец, выводит корову.
— Вниз их, к речке, в кукурузу! — командует старик, возвращаясь во двор. — А Флорику привяжи!
Сноха загоняет овец и корову в кукурузу. Флорика негромко мычит и лижет молодую женщину в щеку.
— Пить хочешь? — догадывается Мария и ведет корову к речке.
— Я что велел! — раздается сверху, но Мария делает вид, что не слышит.
Она ведет корову к речке, а сама ворчит:
— Неугомонный какой… Хоть беги от него!
— Я кому сказал!
— Корова пить хочет!
— Ну не дура? А если сейчас аэроплан? Куда бежать будешь? Принеси ей воды в кукурузу!
Сноха делает еще несколько шагов, колеблется… поворачивает обратно.
Когда она входит во двор за ведром, старик уже занят новым делом: забор чинит. Немец свалил, теперь придется поправить. Где топором стучит старик, где клещами старается. Жарко.
Мария берет ведро, спускается к речке, ступает, поддернув подол, в серебрящуюся воду. Ах, искупаться бы!..
Макс и Мориц глядят из самолета на землю. Видят дом… двор… старика, который возится у ограды. А женщина где? Мориц берет бинокль и замечает на берегу платье Марии, ее рубаху… Да вот и она сама в воде плещется!
— Беги! Беги-и! — истошно кричит старик, не зная, за что прежде схватиться. Вцепляется в первую попавшуюся жердь, но самолет уже тут как тут, и старик каменеет с жердью в руках. — Беги, Мария!