— Фиш!
— Чего им? — тяжело дыша, спрашивает старик.
— Фиш на послезавтра ловить! — велят немцы. — Макс хочет рыбу!
— Ох, господи, что же делать?
Невестка тоже в отчаянии:
— Что меня спрашивать? Вы мужчина — вы и думайте!
Старик решительно:
— Все, ухожу! Но вернусь, пока не найду человека, который поможет. Или хоть совет даст!
— Постойте, а я как же? Вы подумали, что будет со мной, если они прилетят?
— А как же быть? На сорок верст вокруг — ни души человеческой. Может, проклятого два-три дня не будет…
— Пана, ведь и там, на станции, тоже немцы. Кто поможет?
— Все равно пойду! На свою дорогу. Авось встречу кого… авось да найдется человек.
— До вечера вернетесь?
— Буду жив — вернусь…
«Своя» дорога, о которой говорил старик, это полузабытый проезжий тракт, который некогда кормил старика. Кончались, например, спички, подсолнечное масло, соль — он выходил на тракт со своим товаром. Народ ехал со станции, с базара — и выручал его. Эта же дорога, можно сказать, его и женила. В молодости вышел он как-то на дорогу со своим отцом и встретил там будущую жену: она ехала в телеге с мужем. То есть он тогда не знал, что крестьянин, погоняющий коней, и есть ее муж. Думал — брат. Помнится, путники остановились, поговорили с ними сердечно. Мужик отсыпал отцу в котомку слив-близняток, а он… смотрел как завороженный на девушку и не мог оторвать глаз. С того дня не было ему покоя, все представлялась по ночам улыбка красавицы. Стал он бегать на дорогу. Отец-то считал, что он рыбачить ходит, а он удирал в лес, надеясь на нечаянную встречу. Возвращался усталый, разбитый, но надежды не терял. Потом додумался: спросил разрешения у отца и стал продавать на дороге сушеную рыбку. Упорство его было вознаграждено. Они снова встретились. Это было ночью. Она ехала со станции с мужем и улыбалась, как в первый раз. Он шарахнулся в кусты, а потом пустился за телегой. Крестьянин дремал с вожжами в руках, прикорнула и суженая. Он осторожно тронул ее за мизинчик на ноге. Она не шелохнулась, только открыла глаза. Он тронул снова — она подняла голову. Когда он прикоснулся к ней в третий раз, она тихонько спрыгнула с телеги прямо к нему в объятия. Ее муж так и уехал не проснувшись. Она сказала старику — то есть он тогда был еще парнем, — что полюбила его с первого взгляда. Они женились, и она родила четырех детей, которые умерли в младенчестве, а до женитьбы пятого, Андрея, сама, бедная, не дожила. Спит теперь под маленьким крестом на холме. Вечная ей память.
Старик сидит на обочине лесной дороги, вскакивая при малейшем шуме.
Никого. Ни души.
Солнце заходит, старик клюет носом, и не понять, снится ему или нет, но только вроде кто-то переходит дорогу… женщины… тени, одна, другая, третья…
Старик встряхивает головой.
Старшая из женщин испуганно кидается в сторону, но узнаёт его и успокаивается.
— Ох, напугал… Что сидишь? Не избавился еще от самолета?
— Человека найти хочу…
— Откуда здесь людям взяться? Я одна с дочками который уж месяц скитаюсь. Подумать страшно, что с ними станет, если попадем к немцам в руки. А сколько можно прятаться в лесу? Беда…
— Мама… — слышится тихий голос одной из девушек.
Три девушки, прижавшись друг к другу, робко выглядывают из-за придорожных кустов. Страшные времена для красавиц!
А для дурнушек?
— Так мы пойдем, мил человек, — говорит женщина и кланяется старику.
— С богом! — спешит он сказать им вслед.
Что же это делается на свете, люди добрые?!
Старик сидит на табуретке посреди двора. Мария бреет его. Он молодеет на глазах, но обоим неспокойно, оба с опаской посматривают на небо. Сноха тихо плачет:
— Папа…
— Докажи!
— Что тут доказывать… Они и Флорику скоро утащат!
— Как! Это ведь не петух, не поросенок, не овца — корова!
— Не знаю как… да и не в том дело. Просто я чувствую, что все кончится плохо. Если б Андрей… Давайте уйдем, папа!
— А хозяйство на кого бросим?.. Дай бритву поточу.
Он снимает ремень, правит бритву.
— Мертвым хозяйство ни к чему. Уйдем, папа!
— Куда?.. Ты благодари бога, что живем далеко от шоссе и от железной дороги… фрицам здесь просто нечего делать. Вот что я думаю: как они появятся, мы спрячемся в погребе. Пусть вертятся, пусть кричат. Покружат и уйдут… Держи бритву. Берет?
— Правильно говорите, папа. Заколотим окна — и пусть думают, что нас нет… Как это раньше не пришло нам в голову!
— Все, — решительно встает старик, — сегодня их уже не будет.
— Но ведь еще не возвращались! Дайте добрею… мыло сохнет.