— Ну и что, если не возвращались! Солнце садится, значит, теперь не раньше завтрашнего утра. Так уже бывало: нынче туда, а обратно — завтра. Пошли скотину загонять.
— А может, оставим в кукурузе? — Мария утирает заплаканные глаза.
— Волкам на ужин? Нет уж, сейчас запрем, а с утра пораньше выведем в загон. Все, побрила?
— Тогда я кур покормлю… А вы приведите овец и корову.
— Без тебя знаю.
Старик отвязывает корову, выгоняет к речке овец. Одна из них прихрамывает… Он ее ловит, осматривает ногу. Ничего страшного: камешек забился в копыто. Он выковыривает камешек, хлопает овцу по спине — беги!
Смотрит вслед овце. «Ах, если бы не война, как бы здорово жилось мне сегодня с сыном, с невесткой, а может быть, и с внуками!»
— Пейте, пейте, дурочки, — ласково говорит он овцам, — жаль, сестрица ваша опростоволосилась. Не надо было выходить из кукурузы.
Он уже забыл, что, в сущности, сам отдал овцу фрицам. Но вот все наконец напились. Старик обнимает Флорику за шею и идет с ней к дому. Овцы бегут впереди.
Войдя во двор, кричит снохе:
— Я подою овец, а ты корову!
Марии два раза повторять одно и то же не надо. Она уже несет подойник.
Старик засучил рукава, тщательно помыл руки, ополоснул ведро, поймал за шерсть овцу, что поближе, подтащил ее к завалинке, зажал коленями, начал доить. Молока, видно, совсем мало. Старик бормочет:
— Не забыть бы им травы на ночь…
— Я принесу, — отзывается Мария. — Плохо дело: Флорика весь день на жаре стояла, и хорошо, если две кружки надою.
— Травы побольше принеси.
— Ладно. Обвяжу веревкой и принесу на спине… Ох, бегите, папа!
Самолет, конечно, еще далеко. Можно еще многое предпринять. Пока только звук слышен: так-так-так…
— В погреб! — кричит старик, а сам наспех заколачивает окна, дверь. — Мать честная, всегда они застают нас врасплох…
Самолет кружит над домом, а в погребе мертвая тишина. Слышно, как самолет делает один круг, другой, третий. Все это для старика и невестки тянется мучительно долго. Потом — мертвая тишина.
— Боюсь, — шепчет Мария.
— Чего?
— Вдруг бомбу бросит…
— Для чего им?
— А почему тихо?
Словно в ответ на этот вопрос снаружи раздается ужасный шум: мычанье коровы, блеянье овец.
— Что это?! — старик выбирается из погреба.
На дворе все белым-бело.
Овцы кашляют, корова ревет.
— Что это? — повторяет старик и закашливается сам. Весь он, с головы до ног, в чем-то белом. Отряхивается, кашляет, трет заслезившиеся глаза, ничего не может понять и вдруг соображает: — Сера!
Спотыкаясь, бежит к речке.
Мария — за ним.
Бух! Бух!
Брызги поднимаются двумя фонтанами.
— Ничего не вижу! — вопит старик, выныривая из воды. — Сделай что-нибудь!
— Дайте помою!
— С ума сошла? — Старик выскакивает на берег. — Беги к дому! Скот сначала надо спасти!..
Овцы лежат на земле, корчась в судорогах. Глаза у них вылезли из орбит и уже стекленеют, на черных тесемочных губах выступила пена.
Старик бросается на колени, обнимает их, трясет, обливает водой — все напрасно. Он падает рядом.
— Овечка-овечка, кудряшки в колечко…
— Папа!
— Молчи!.. Овечка-овечка, вещее сердечко…
— Папа…
— Молчи!.. Черненькие вы мои, беленькие… дорогие…
— Вставайте, папа… уже темно, а еще надо все отмыть.
Старик ни о чем не хочет слышать. Задыхается.
— Овечки мои… — плачет, гладит их и вдруг останавливается, перестает плакать. — Корова где?
Тяжко мычит Флорика, вся в белом порошке.
— Воды! — кричит старик, кидаясь к корове.
Хватает ведро, обливает Флорику водой, но белый порошок не смывается, а наоборот — схватывается.
— Цемент! — догадывается старик, торопливо общупывая себя.
Его волосы превратились в каменную шапку. То же — у Марии.
Они переглядываются.
Через час старик и Мария обриты наголо, корова — пострижена. Хоть плачь, хоть смейся, хоть волком вой…
Мария носит воду из колодца, старик тоже. Поливает все, что видит вокруг: сено, сарай, стол, летнюю печь, завалинку, окна, стены дома… И как бы невзначай обливает невестку.
— Хо! Что с вами? — она отскакивает.
— Знаешь, где у него слабое место?
— Вы о чем?
— Об аэроплане думаю… Так знаешь, где у него слабое место? Ветрянка.
— Что?
— Ну, мельница эта… что крутится всегда. Пропеллер!
— Я вижу, вы никак не угомонитесь.
— Ну, я же и говорю… Если эту штуку как-нибудь запутать, он ткнется в землю. И я придумал, что надо сделать. Сегодня же! Сейчас! Одного или даже двух арканов мало. Но ведь не может быть, чтобы эти вонючие фрицы были хитрее нас. Давай за дело!