Есть и старику чем заняться после вынужденного безделья. Он перебирает перед домом картошку и тоже мурлычет себе под нос:
А ты, Мария, хотела все бросить, все оставить гадам. Война-то, считай, кончилась!
— Так-таки?
— Ты меня слушай… Раз появились русские самолеты…
— Во-первых, это был только один, а прошло уже три дня!
— Зато фрицы сюда носа не кажут! Ха, в Москву захотели! Досталось свинье на небо взглянуть! Небось наши их в хвост и гриву гонят…
— Думаете, на станции уже наши?
— А что? Вот схожу да погляжу!
— Сходи́те, папа! Вдруг Андрей…
— Ты, Мария, вперед бога не забегай. Пушек-то не было слышно. Правда, и далеко… сорок верст. Давай лучше письмо ему напишем.
— Давайте!
— «А живем мы, сынок, хорошо…» — по обыкновению диктует старик, и Мария, кивая, пишет, тоже по обыкновению, свое: «Муженечек, свет мой ясный, истосковалась, изболелась я по тебе…» — «Картошка нынче удалась крупная…» — продолжает старик и, вдруг замолкнув, прислушивается к чему-то внутри себя. — Слушай, а что я ел сегодня?
— Почему вы спрашиваете?
— Да брюхо что-то крутит… — Старик поднимается и семенит к деревянному нужнику в глубине двора.
— Ох, если б и вправду война кончилась! — вздыхает Мария и переворачивает пластинку. — Сидим тут в глуши, ничего не знаем…
Она опускает иглу на пластинку, но вместо музыки двор заполняет знакомый грохот — нежданно-негаданно подкрался немец.
Пуф! — делает он и выпускает длинный, рвущийся на куски язык пламени.
Вспыхивает скирда за плетнем.
Пуф! — делает он снова, и огонь охватывает нужник.
Старик вылетает оттуда, придерживая руками штаны, мечется, не зная, куда бежать.
А самолет уже развернулся и снова набегает на них.
Пуф! Пуф! Пуф!
Пламя вырывается из воронки со шлангом, которую направляет вниз один из летчиков. Другой, подняв очки на лоб, хохочет.
Горит уже весь двор.
— Ха-ха! — кричит пилот в рупор. — Мужик думать: немец капут?!
Страшный сон старика сбывается наяву. Он раскидывает руки и прижимается к стене дома, словно надеется своим телом укрыть его от огня. Что у них останется, если дом сгорит?..
Штаны с него падают.
— Я не думал, не думал!.. Пожалейте!
Вспыхивает под струей огнемета вторая скирда.
— Не взять Москву — взять мужик! — вещает жестяной голос с неба, в третий раз проносясь над домом.
— Выкуси!
Старик подхватывает штаны и бросается к своим «болас» — к оружию, изготовленному три ночи назад, но огнемет опережает его — пуф! Старик отшатывается, а перед ним — пуф! — вырастает новый столб пламени из ноздрей дракона.
— Мы сказать: мужик, дай жена! — громыхает рупор при новом заходе. — Гут?
Пуф! Пуф! Пуф! Пламя со всех сторон окружает старика, и он скачет в огненном круге, словно красный петух.
— Гут! — машет он руками и снова хватается за штаны. — Дам жену!
— Мы сказать: пусть твой жена будет голый! Гут?
Пуф! Пуф! Чадный огонь стелется по траве.
Самолет удаляется.
Старик в ужасе.
— Разденься! — кричит он снохе.
— Что вы сказали?
Мария заползла под стол и, конечно, ничего не слышит оттуда.
— Разденься, дура!
— Не слышу! — показывает она.
Макс и Мориц возвращаются.
— Пусть твой жена голый купается в речка!
Пуф! Вспыхивают подушки, горкой сложенные на столе. Мария пулей выскакивает оттуда.
— Разденься — дом спалят! — воет старик.
Самолет проходит над ними так низко, что он невольно ощупывает себя: неужели еще жив, еще — человек?
Ошалело озираясь, он обнаруживает, что исчез мешок с картошкой.
Действительно, самолет улетает, а мешок болтается в когтях под крыльями. Старик снова загорается гневом, как бывает всякий раз, когда у него отнимают свое, кровное, нажитое трудом. Между тем двор горит, и пламя может перекинуться на дом.
— Мария! Воды!
Сноха тащит воду, а свекор борется с огнем, потом они меняются местами. Огонь постепенно стихает…