— Хей, партизан! — зовет кто-то.
Старик поворачивает голову и, ни больше ни меньше, видит в нескольких шагах наставленный на него автомат. Автомат держит рыжий немец в пилотке и куртке с засученными рукавами — настоящий бандит.
— Ты меня? — старик на всякий случай озирается.
— Йа, йа! Ауф! Цур зайте! Лос! — немец сопровождает приказы выразительными жестами. — Встать!
— Докажи.
— Я тебе докажить! Встать!
— Ну, встал… — старик поднимается. — А дальше что?
— В сторону! Марш! — командует немец. — Хенде хох!
Старик поднимает руки.
— Керт ойх! Кругом!
Старик поворачивается спиной. Немец подходит к рушнику, берет мамалыгу, нюхает, отбрасывает в сторону. Нюхает брынзу, хочет выбросить, но передумывает, пробует. Ничего, понравилось. Годится и молдавская мамалыга: подбирает ее, усаживается, жадно ест.
Старик, оглянувшись через плечо на автомат, пытается опустить руки, но рыжий сразу берет его на прицел:
— Хенде!
Как он успевает жрать, держать старика на мушке и при этом рыться в котомке, нормальному человеку не понять. Только фашист такое может.
— Там больше ничего нет, — косится назад старик. — И хватит трескать: я тоже голоден.
— Хенде! — снова рычит немец, потом, видимо насытившись, встает и приказывает старику идти куда-то. — Лос! Лос!
— А это все так и останется? — ворчит старик, жалея свое бедное добро.
— Лос! — немец толкает его автоматом в спину.
Они спускаются по косогору к шоссе, где стоит на обочине немецкая легковушка с открытым верхом. В ней сидит человек со связанными за спиной руками и следами побоев на лице. Его рубаха разорвана. Рядом с ним — второй немец, тоже с автоматом.
Увидев старика, немцы с гоготом вылезают из машины, а тот, который его привел, что-то объясняет им. Оба, шофер и конвоир, бегут в лес — доедать объедки.
Рыжий закуривает.
Старик, помявшись, осторожно обращается к пленнику:
— Вы кто будете?
— Из Флорен, — отвечает тот, с трудом шевеля разбитыми губами.
— Флорены? А где это?
— Возле Окиты.
— А… знаю. За что они тебя?
— Как сказать… — Связанный делает глотательное движение. — Остановился у нас ихний генерал, а ночью — к моей бабе. Я и облил его кипятком из чугунка.
— Кипятком? — старика передергивает. — Лез, что ли?
— Как сказать…
— А она?
— Ну, сонная… тут я его и кипятком.
— И?
— Хенде! — напоминает рыжий немец, шевельнув автоматом.
Старик испуганно вздергивает руки.
— И что тебе теперь будет?
— Говорят, повесят.
— Повесят?.. — Старик с состраданием смотрит на пленника и пытается утешить его рассказом о своих невзгодах: — А я вот на станцию собрался. Беда у меня.
— Там немцы. Везде немцы.
— И что мне теперь, а? Как быть с проклятым аэропланом?
— С каким аэропланом?
— Понимаешь… — Старик начинает путанно объяснять, что за несчастье свалилось на его голову. Он машет руками, изображая самолет, «пикирует».
Рыжий немец с недоумением наблюдает за ним.
Из чащи спускаются шофер и конвойный, довольные, громко рыгающие. Один из них грызет огурец.
Немцы о чем-то советуются, потом связывают старику руки и заталкивают в машину.
— Партизан, пу-пу!
Шофер садится за руль, машина трогается.
— Куда они меня? — волнуется старик. — Приятель, скажи им, чтобы отпустили. Я же ничего не сделал… сноха одна дома… не управится!.. А если аэроплан опять прилетит?
— Дед, ты заговариваешься, что ли? — спрашивает пленник.
— Это почему же?
— Потому что нас рядом повесят.
Старик даже ахнуть не успевает: легковушка вдруг останавливается перед мостом, переброшенным через небольшую речку. Это, может быть, та же речка, что течет в лощине у дома старика. Немцы выходят из машины, осторожно приближаются к мосту, совещаются.
— Почему стали? — не понимает старик.
— Боятся, что мост заминирован.
— И как же теперь?
— Это их забота, — устало говорит пленник и откидывает голову на спинку сиденья. — Третий раз уже подъезжаем к этому мосту и никак не решатся переехать.
Немцы между тем пришли к какому-то решению. Поворачиваются к старику.
— Хей, партизан!
— Это они мне?
— Тебе, тебе.
— А что им надо?
— Ком! Ком хэр! — зовут немцы.
Старик неловко выбирается из машины, рыжий развязывает ему руки и толкает вперед, к мосту.