— Где они, я спрашиваю! — Зглэвуцэ хлопает ладонью по столу.
— В бухгалтерии нет ни одной бумажки. Ни одной. Фэнаке уволился, а у нас ничего не осталось. Вы должны были знать…
— Как же не осталось? — Зглэвуцэ теперь всерьез напуган. — Что ж он, с собой их взял? А квитанции, балансы, отчеты? Вы спятили, да? Что с вами сегодня?
Захария переминается с ноги на ногу и безнадежно разводит руками.
— Какие отчеты, какие балансы, Илларион Илларионович? Фэнаке терпеть не мог бюрократизма и никогда ничего не писал… Неужели вы в самом деле на знали?
— То есть как — не писал? Как — не писал? Как мог бухгалтер ничего не писать? Чушь собачья!
— Да, странно, странно, — качает головой приезжий, и председатель, оглянувшись, ловит в его взгляде искру насмешки.
Зглэвуцэ предпочитает ее не заметить.
— Вот именно! — с пафосом восклицает он. — Я ежедневно отдавал ему распоряжения, требовал данные… и он всегда сразу, без малейшей задержки…
— Так на то он и был Фэнаке, — снова вздыхает Захария.
— Вы себе отдаете отчет в своих словах?! Товарищ Фэнаке работал у нас со дня основания колхоза! Не может быть, чтобы не было никаких бумаг!
Захария уже оправился от испуга и спокойно разъясняет:
— Илларион Илларионович, я говорю правду. Все данные, все цифры он держал в голове. А если вы требовали в письменной форме, он нам диктовал, а мы писали. Он помнил все до последней запятой. У нас так его и звали: человек-бухгалтерия… А теперь он уволился, и мы остались ни с чем.
Зглэвуцэ потрясен и не верит своим ушам.
— Вы хотите сказать, что он вам ничего не передал?
— А что он мне мог передать? Я, во-первых, еще не утвержден, а во-вторых… он, простите, был сердит на вас. Вы подписали приказ, он сунул руки в карманы и пошел. Я был уверен, что вы знаете!
— Вызвать его сюда немедленно!
— Как же вызовешь, если он уехал?
— Куда?
— Откуда мне знать, товарищ председатель? Вы же тогда на него накричали, он и уехал. Бросил ключи на стол — и привет!
— Ленуца!
— Слушаю, Илларион Илларионович!
— Адрес Фэнаке!
— Он не оставил, товарищ председатель. Он даже ни с кем не попрощался…
Председатель бессильно опускается в кресло.
— Никто не знает, — говорит Захария утешающим тоном. — Я интересовался…
— Убирайтесь! — страшным голосом кричит Зглэвуцэ, и трудно понять, на кого он кричит — на своих работников или на приезжего товарища.
Самое странное, что гость исчез. Исчез — а Зглэвуцэ даже не заметил.
Как уже сказано, Зглэвуцэ — человек мягкотелый, но с характером. Другой, случись с ним такое несчастье, провалился бы, пожалуй, сквозь землю. А он — нет. Придя в себя, он первым делом бросается в район, туда, где, как он надеется, ему протянут руку помощи.
— У себя? — спрашивает он на ходу, берясь за ручку двери товарища Одобеску.
Секретарша, однако, останавливает его решительным жестом: она, конечно, уже в курсе всех событий.
— Кто у себя? — холодно уточняет она.
— Одобеску, кто же еще! — Зглэвуцэ взбешен, но сдерживается. Между нами говоря, ни один из его прежних друзей не пожелал принять его. Так что теперь все надежды Зглэвуцэ на последний визит.
— Товарища Одобеску нет, — секретарша возвращается к прерванной работе, стучит на машинке.
— То есть как — нет? — теряется Зглэвуцэ. — Доложите ему, что я здесь.
— Как же я доложу, если его нет?
— А где он?
— Срочно вызвали в Кишинев.
С ума сойти! Зглэвуцэ не знает, что делать. Впору кричать, лезть на стены. Вся его жизнь, вся карьера висит на волоске. Пока за дело не взялась прокуратура, еще можно на что-то надеяться, но потом будет поздно: колесо завертится — и…
— Я пять минут назад говорил с ним по телефону! — врет Зглэвуцэ.
— А он две минуты как уехал!
Хитрость удалась! Глаза у секретарши забегали, и опытный Зглэвуцэ все понял по мгновенному взгляду, который она бросила на дверь товарища Одобеску.
— Значит, нет его?
— Нет!
— Отлично!
Зглэвуцэ уходит.
Но товарищ Одобеску тоже не вчера родился. Он догадывается, что Зглэвуцэ сейчас обойдет здание и постучит к нему в окно. Поэтому товарищ Одобеску хватает шляпу, бросается к двери и торопливо пересекает улицу.
А Зглэвуцэ уже поджидает его на противоположной стороне.
— Постой, ради бога! Мы же все-таки люди…
— Но ведь не на улице разговаривать!..
Товарищ Одобеску нервно озирается, словно ищет, куда бы нырнуть.
— Ион Петрович, умоляю! Хочешь — ноги тебе целовать буду! Не пропадать же мне совсем!