Дождь утих, а потом припустил снова. Это был первый дождь осени. Он срывал с деревьев проржавевшие листья и бросал их на асфальт, как листки календаря. Амара спала. Рассыпавшиеся волосы упали ей на плечи, халат приоткрылся, алые губы чему-то улыбались. Ее дыхание было похоже на прерывистый полет бабочки: вот снимается, порхает в воздухе, то и дело меняя направление, взлетая то выше, то ниже, планирует, падает, садится на цветок, складывает крылышки и, расправив хоботок, вонзает его в нежную мякоть…
— Нет! — внезапно вскрикивает Амара в смертельном ужасе. — Нет! — яростно. И вдруг — примиренно, упоенно, счастливо: — Нет, нет…
Она открывает глаза. Вскакивает.
С грохотом падает стул.
Нетронутая постель.
Тишина.
Никого.
Дождя не слышно.
— Господи, а ведь день на дворе!
ЛЮСТРЫ
Рассказ
Что происходит?!
Дом — ходуном! Кровать качается, стены тоже!
Все скрипит и скрежещет.
— Боюсь! — визжит жена, повисая у меня на шее.
— Землетрясение! — кричу я. — Стихия!
— Дети! — вопит она. — Дети!
— Туфли! — ору я, пытаясь удержаться на ногах.
Нас ударяет об стену и тут же несет к другой стене.
— Боюсь! Боюсь!.. — жена кричит еще что-то, но я не могу разобрать ее слов из-за чудовищного подземного грохота.
— Туфли! — я отрываю, отдираю от себя руки жены, хотя, честно говоря, не знаю, зачем мне в тот миг понадобились туфли.
Туфель нигде нет. Я отлично помню, что они должны быть в нише, рядом с мешком: вчера я велел жене выбросить ненужную обувь. Дом шатается, его трясет, как яблоню, а я ищу туфли.
— Туфли! — кричу я, заглядывая под кровать и зачем-то в шкаф. — Туфли!
— Какие туфли?! — вопит жена, заливаясь слезами. — Дети! Бежим!
«После того, как буря принесла дожди,
После того, как все постройки были разрушены,
После того, как яростная буря принесла дожди,
После того, как люди поднялись, как враги, друг на друга,
После того, как семя было насаждено, — да, насаждено,
После того, как зерно было порождено, — да, порождено,
После бури он сказал: «Я принесу дожди»,
После бури он сказал: «Я пролью в них дожди»,
После потопа он сказал: «Я сотру с лица земли все».
Небеса повелевают, Земля дает рождение растению «нумун»,
Земля дает рождение, небеса повелевают, дают рождение растению «нумун».
Держа младшего на руках, я лечу по лестнице вниз. Жена и старшие дети, шумно дыша, поспевают за мной. Двери на площадках распахнуты. Свет мигает. Успеваю на бегу заглянуть в одну из квартир — пустота, битые стекла, неестественно перекосившийся буфет. Люди обгоняют меня, я обгоняю людей. Не узнаю никого. Не знаю даже: может быть, дети и жена меня обогнали. «Землетрясение!» Да, землетрясение, — но на каком я этаже? Сколько можно спускаться с девятого? Год? Век? И вообще — спускаюсь я или поднимаюсь? Что со мной?! Нашлись туфли или нет?
— Я голый! Голый! — жалуется кто-то на одной из площадок.
Ну и что, если голый? И почему — голый?!
Бегу. А в голове — туфли!
Живешь, ни о чем таком на думаешь, и вдруг — на́ тебе! — землетрясение! Интересно, что пишут в учебниках про землетрясения? Ага, вспомнил: нельзя держаться за перила! Ох, как бы не уронить ребенка. Господи, а где он? Бежит передо мной?! Этого не может быть — он еще не ходит!.. Нет, все-таки на руках! А кто же бежит? Нашел я туфли или не нашел?
— Не держитесь за перила! Не прижимайтесь к стенам!
Это я сам, что ли, кричу? Вокруг никого. Когда же кончится лестница? Черт побери, сто лет живу в этом доме, а сколько пролетов — не знаю.
— Я голый! Голый! — кто-то обгоняет меня, мешает бежать. Это человек, завернутый в одну простыню. Он то исчезает в проеме двери, то снова появляется. Позвольте, но, значит, я не бегу! Я стою на месте. Стою на месте и смотрю на полуголого мужика, который то убегает в квартиру, то возвращается… Один и тот же? Ну и что?
«24-го августа около часа дня в стороне Везувия показалось облако необычайной величины… по своей форме оно напоминало дерево, именно сосну, ибо оно равномерно вытянулось вверх очень высоким стволом и затем расширилось на несколько ветвей… Спустя некоторое время на землю стал падать дождь из пепла и куски пемзы, обожженные и растрескавшиеся от жары; море сильно обмелело. Между тем из Везувия в некоторых местах вырывались широкие языки пламени и поднимался огромный столб огня, блеск и яркость которых увеличивались вследствие окружающей темноты… Эту тьму нельзя было сравнить с темнотой безлунной облачной ночи; она скорее походила на тьму, которая наступает в комнате, когда погасят свет».