— Наверх! — говорю я ей тихо и внятно, как ребенку. — Наверх! Жить! Мы еще поживем!.. Пошли.
«Ночью 31 августа жители европейской части СССР испытали сильные подземные толчки… Наиболее мощный удар стихии пришелся на Молдавию…
Что касается Москвы, то здесь землетрясение ощущалось в разных районах столицы по-разному… У кого-то открылись двери и пришла в движение мебель, а где-то даже люстра не качнулась… Аналогичное землетрясение в Москве было 4 марта 1977 года».
КАРУЦА ДЕДА КОТРУЦА
Рассказ
Дед Котруц перевешивает кнут с левого плеча на правое, берет его в одну руку, потом в другую и, не зная, что бы еще такое сделать, старательно вытирает ноги о сухую тряпку, лежащую у двери кабинета. Входит.
Председатель, Игнат Исидорович, занят какими-то важными бумагами, поэтому дед Котруц нерешительно переступает с левой ноги на правую и обратно, опять перекладывает кнут из руки в руку, чешет в затылке, чешет под мышкой и наконец вежливо покашливает.
— Вызывали, товарищ председатель?
— А, это ты? — Игнат Исидорович удостаивает старика рассеянным взглядом. — Зачем пожаловал?
— Так вызывали же…
— Я? Ах да… — Председатель задумчиво постукивает карандашом по столу и вдруг обрушивается на деда: — Когда же работать будем, достопочтенный?
— Я, товарищ председатель, работаю…
— Не вижу, дорогой, не вижу работы. Если и дальше будете так телиться, у меня скоро провалится потолок! — Игнат Исидорович устремляет вверх указательный палец и несколько раз сгибает его, как будто палец уже не в силах вынести тяжесть потолка.
— Да я только пообедать поехал… и то домой не добрался — сторож догнал.
— За работу, товарищ Котруц, за работу! Весь народ трудится как один человек, а мы с вами обедами прикрываемся…
— Ладно, — бормочет Котруц, — тогда я пошел… пошел.
И не движется с места.
— Смотри у меня! Чтобы все было развешено как следует… ясно?
— Ясно… Так я пошел?
— Давай!
Котруц опять перекладывает кнут из руки в руку, топчется на месте, потом поворачивается и выходит. Оказавшись в коридоре, он снова вытирает ноги о тряпку, вешает кнут на плечо, неторопливо сходит с крыльца, делает несколько шагов вперед, разворачивается лицом к правлению и кричит, задрав к небу куцую бороденку:
— Ки-сти-тин!
— Ау! — доносится с крыши.
— Давай, что ли!..
Парень лет тридцати с роскошной рыжей бородищей и длинными, до плеч, волосами, услышав голос старика, лениво поднимается из тени дымоходной трубы, где он укрывался от немилосердно палящего солнца. В руке у него кисть. Это Константин — столичный художник. В соответствии с заказом Игната Исидоровича и согласно его руководящим указаниям он изготавливает поточным методом портреты передовиков сельскохозяйственного производства и многочисленные — по трафарету — транспаранты с призывами, обращенными ко всему местному населению. Сейчас он окидывает полусонным взором свою нехитрую продукцию, разложенную на просушку под жгучими лучами дневного светила.
— Что, дед, намылил тебе холку председатель?
— Давай-давай, не разговаривай…
Константин усмехается и начинает по одному спускать транспаранты с крыши. Котруц принимает их и не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой носит в каруцу — телегу с высокими бортами, запряженную подслеповатым коньком. Уложив очередной транспарант, он подходит к коньку, поправляет торбу с сеном, надетую ему на морду, поощрительно треплет по шее и снова принимается за работу. Все транспаранты — разных размеров, и надписи на них разные: «Увидел муху — прихлопни!», «Помни, хозяйка: одежда мужа — твое лицо!», «Внимание! В нашем селе лай собак с 23 до 7 часов запрещается!» И так далее. Кроме того, Константин подает старику несколько портретов бригадиров и звеньевых, а также два пейзажа с комбайнами.
— Еще есть? — спрашивает Котруц, с отвращением поглядывая на живописца.
— Три штуки.
— Хватит! — машет рукой дед. — Все равно больше не лезет.
— Нет-нет, забирай — мешают. А к вечеру приезжай за новыми: в такую погоду они сохнут быстро. И у меня после обеда вдохновение.
Котруц молчит… обходит каруцу кругом, примериваясь то с одного, то с другого борта… Не лезут транспаранты. Один наконец устроен, а остальные два?..
Старик прислоняет их к стене правления, пробует, хорошо ли стоят, не упадут ли. Стоят хорошо, не упадут. Он удовлетворенно крякает, потирает руки и возвращается к каруце. Забирает у слепого конька торбу с сеном, завязывает горловину узлом, забирается в телегу, садится на поперечную доску, сдвигает большим пальцем соломенную шляпу со лба, взмахивает кнутом и говорит: