— Пусть попробует! — усмехается этот наглец и щелкает замком перед самым носом у Мирабелы.
Она грустно переминается с ноги на ногу и понурившись идет прочь.
Во дворе общежития несколько молодых мам с колясками катают перед сном малышей. Мирабела получает прекрасную возможность поговорить с каждой в отдельности, а затем и со всеми вместе. Разговор получается волнующий. Она комментирует, строит предположения, предлагает хитроумные способы поимки преступника, уговаривает всех сейчас же пойти в управление милиции и потребовать, чтобы в городе провели облаву. Наконец, зарвавшись, она обвиняет собеседниц в том, что их мужья слишком ленивы и пассивны (между нами говоря, это чистая правда), а если б они такими не были, давно можно было бы очистить республику от воров и хулиганья, так чтобы порядочные люди могли спать спокойно. Тут предмет беседы размывается, и уже звучат реплики вроде «А у тебя и такого нет!» или просто «Дура несчастная!». Короче, молодые мамы обижаются за своих мужей (каждая за своего), и Мирабеле остается только гордо развернуться кормой к обидчицам. Вернувшись в свою комнатушку, она первым делом плотно закрывает окно, проверяет шпингалеты, задергивает шторы, гасит свет и, раздевшись, боязливо ныряет под одеяло.
Нервы ее разыгрались.
Надо бы уснуть, но ей не спится. Она одинокая слабая женщина, а в городе хозяйничает хулиган. Преступник. Может быть, даже рецидивист.
У нее начинает болеть голова. Сна ни в одном глазу.
А что, если он действительно явится? Возьмет и высадит стекло! Сунет ей кляп в рот или одурманит хлорофосом… нет, хлороформом! Или, скажем, ей все-таки удастся закричать, но никто, никто не придет на помощь…
Ужас, ужас!
И еще другие мысли одолевают ее. Что это за жизнь, когда рядом нет друга, защитника, мужчины? Вроде не уродина, и зарплата у нее неплохая. Не везет…
И страшно, страшно. Страшно даже прислушиваться: он уже, наверно, лезет по водосточной трубе. Но не прислушиваться еще страшнее.
Мирабела ворочается с боку на бок, и ей кажется, что она явственно различает скрип и шорох за окном, тяжелое дыхание незнакомца… Да-да, это он! Сердце замирает, она зажмуривает глаза и ждет, что вот-вот зазвенит стекло и кто-то перевалится через подоконник… еще мгновение, и он безжалостно рванет одеяло… он дерзко обнимет ее, бесстыдно приникнет губами к ее губам… Она не выдерживает, отбрасывает одеяло в сторону.
Нет, в комнате пусто. Никого. Ничего.
И так тихо, что становится нечем дышать.
Она отдергивает штору, распахивает створки окна.
Снова ложится в постель, но, несмотря на хлынувшую в комнату прохладу, одеялом не укрывается.
С неба заглядывают к ней яркие звезды, подернутые освещенными луной перистыми облачками. По щекам текут слезы.
— Господи боже! — молится она беззвучно. — Со всеми, ну буквально со всеми что-нибудь случается, и только я… только со мной…
Мирабела спит.
БРАТ ИОН И БРАТ ВАСИЛЕ
Рассказ
Должен сразу предуведомить тех, кому это будет интересно, что речь пойдет не о родных, а о двоюродных братьях, но только называть их так всякий раз слишком длинно, а именовать на французский манер кузенами — как-то неуместно. Можно еще было бы, в духе модных квасных изысков, обзывать их двойками или даже двоичами, но остановлюсь все-таки на общепринятом и бесхитростном варианте: брат Ион и брат Василе.
Так вот, брат Ион, приехавший вчера из деревни, услышав от брата Василе, который живет в городе уже года полтора, что им предстоит на следующий день ходить по домам или, как говорилось встарь, по дворам, а в сущности — по дверям, чувствует, что его прошибает испарина, и первая мысль, которая приходит ему в голову, — это удрать, унести ноги подобру-поздорову, вернуться в колхоз, из которого он с немалым трудом вырвался, наобещав жене и детям, что через год устроит им в городе райскую жизнь, молочные реки с кисельными берегами.
Они пока что остались в селе, а он — вот он.
И впереди — странная карьера городского шабашника.
— А иначе как-нибудь нельзя? — спрашивает он робко.
— Что — иначе? — недоумевает брат Василе.
— Ну… непременно нужно ходить по дверям?
— Хм, — ухмыляется брат Василе. — Понимаю и отвечаю: нужно. Если, конечно, ты тоже хочешь, как я, работать не пыльно, а зарабатывать сильно.
Простодушная эта поговорка (Василе сам ее придумал) звучит не слишком складно, но довольно убедительно. Конечно, Ион хочет. Вчера Василе, едва открыв ему дверь, точно оценил ситуацию и там же, на пороге, сказал: правильно ты сделал, что смылся из колхоза. Раньше надо было. Я тебя давно звал. И хорошо, что ты взялся за ум. Тяпкой сегодня машут только те, кто ни на что другое не способен. А мы с тобой прямо с утра возьмемся за настоящее дело. Через год ты сам себя не узнаешь. Кто ты есть сегодня, на текущий момент? Обыкновенный мужик. А кем станешь? Ого-го! Здесь, в городе, нужно только не зевать — деньги будет некуда девать… (Как видим, у брата Василе явно просматриваются определенные творческие позывы.) Замечательно, сказал брат Ион, но где же я буду работать? Ха-ха, ответил Василе, молодым везде у нас дорога! Можешь пойти на завод рабочим, можешь пойти на строительство строителем, можешь пойти на улицу дворником или в милицию — милиционером. Если сильно постараться, то можно даже устроиться кандидатом наук в каком-нибудь институте. Но запинка в том, что и на стройке, и на заводе, и в жэке, и в институте, даже в научно-исследовательском, не говоря уже о милиции, надо трудиться, вкалывать, ишачить, а для этого, пожалуй, не стоило покидать село. Ты спросишь меня: что же делать? Понимаю и отвечаю: делай, как я. Ты спросишь, а что же делаю я? Понимаю и отвечаю: работаю не пыльно, а зарабатываю сильно. Усвоил?