— Ну, допустим даже, что это он. А дальше?
— Так и кальсоны его!
— Его. И что же?
— Да разве ты не знаешь, что весь наш род уже сто лет враждует с ихним родом?! Неужели я дезертировал из деревни в город, чтобы стирать Форже подштанники?
— Стоп! Понимаю и отвечаю…
А с фотографии скалится И. Форжа!
СМЕЛЕЕ!
Рассказ
Собрание в НИИ подходит к концу.
Осталось только провести выборы на некий важный пост.
Метит на него сам товарищ Митителу (по-русски — Крошкин), ведущий собрание.
Хотя других кандидатур нет, душа его не вполне спокойна.
Он стучит карандашом по графину с водой.
— А теперь, товарищи, приступим, если не возражаете, к последнему пункту повестки.
Его прищуренные глазки буквально просверливают зал, выискивая возможных недоброжелателей.
Этот гипнотизирующий взгляд трудно выдержать. Одни опускают головы, другие делают вид, что рассматривают стенды, третьи, напротив, едят товарища Митителу глазами.
Так или иначе, напряжение нарастает.
— Вы хотели что-то сказать? — спрашивает Митителу одного из потенциальных оппозиционеров.
— Еще скажу, — негромко отвечает тот и вызывающе усмехается.
— Да? — иронизирует Митителу.
— Да.
— Ну-ну… А может, сейчас скажете?
— Нет, не сейчас, а когда сочту нужным, — противник поудобнее устраивается в кресле, ожидая дальнейшего развития событий. — Что-нибудь не ясно?
— С вами-то все ясно, — цедит Митителу сквозь зубы и продолжает шарить взглядом по залу, давайте, дескать, выявляйтесь…
Дрымбэ ничего не видит и не слышит. Сердце в груди у него бешено колотится, и он пригибается, пытаясь спрятаться за спиной сидящего впереди сослуживца. Всю жизнь змеиный взор товарища Митителу преследовал его: «Вы, может быть, против, товарищ Дрымбэ?» И всю жизнь он, Дрымбэ, с содроганием спешил отозваться: «Я?» — «Да-да, лично вы!» — «Боже упаси!» Он всегда старался, если была возможность, обойти товарища Митителу сторонкой, а когда такой возможности не было, приветствовал его с максимальной дистанции. Он прямо-таки цепенел, попадая в магнитное поле начальника: «Слушаю, товарищ Митителу! Будет сделано, товарищ Митителу!» Усердие, как говорится, все превозмогает, но к данному случаю это изречение не годится. На лице товарища Митителу всегда было написано одно и то же: «Как, ничтожество, ты еще здесь? Еще существуешь? Еще дышишь?» Сослуживцы посмеивались над слабостью Дрымбэ, жена жалела и презирала его…
Сердце, бьется все чаще.
Брезгливый взгляд товарища Митителу подкрадывается, как прожектор, все ближе и ближе. Вот он уже скользит по ряду, где корчится в своем кресле Дрымбэ, и, чувствуя, что скрыться не удастся, Дрымбэ с отвагой отчаяния выпрямляет спину и смотрит прямо в лицо Митителу, взывая к милосердию, моля о пощаде. Пусть делает что хочет, лишь бы не поднимал на ноги, не задавал вопросов!
— Кто за… — слова товарища Митителу падают на шею Дрымбэ, как секира палача.
— Я! Я! — он безотчетно вскакивает, тянет руку вперед и вверх, словно желая выколоть ею глаза ведущему. — Я!
Зря он вжимался в кресло, прятался за спины, зря рассчитывал остаться незамеченным. Сам же и выскочил, как чертик из шкатулки: я, я!
Зал хохочет, но Дрымбэ уже все равно, он потерял голову, потерял самообладание. Знай тянет руку:
— Я! Я!
Даже сам товарищ Митителу несколько теряется.
— Что — я? — недоуменно спрашивает он.
Дрымбэ невменяем:
— Я!
— Он — «за»! — объясняет кто-то за него. — Он на всю жизнь и безусловно «за».
Зал неистовствует. Товарищ Митителу багровеет, но справляется с собой.
— Очень приятно, что вы «за», товарищ Дрымбэ. Человека, преданного делу, видно издалека. Но все же разрешите нам сперва поставить вопрос на голосование… — Он снова овладевает вниманием зала. — Итак, кто за то, чтобы…
— Я! Я! — надрывается Дрымбэ и тянет руку так, словно хочет забросить мяч в баскетбольную корзину.
— Сядьте и опустите руку! — сердится наконец товарищ Митителу. — Опустите, вам говорят!
— Он не может! — вдруг замечает кто-то, и целые ряды валятся от хохота.
А ведь тут не до смеха. Дрымбэ и в самом деле не может опустить руку.
— То есть как? — товарищ Митителу слегка удивлен.
Не может. Сесть-то он сел, а вот рука не опускается. Он ее гнет и так и этак — торчит колом. Жуткое зрелище.
Собрание просто животики надрывает.
— Потолок подопри! — советует кто-то.