Аудиенция состоялась, и редактор без долгих размышлений утвердил мою кандидатуру. Не слишком затрудняя свой мозг, я начал выжимать из себя по две, а то и по три архискверных статейки в день, но лучших в ту пору и не требовалось. До осознания качества как проблемы было еще далеко, зато чрезвычайно ценилось количество выдаваемых строк (так называемая «писучесть») и дисциплинированное присутствие на всех летучках, пятиминутках и т. п. Короче говоря, я легко усвоил себе новый образ жизни, включавший добросовестный, но поверхностный труд, встречи с действительно работящими людьми и модными хвастунами, бесконечные знакомства, кафе в обеденный перерыв, винные погребки к концу дня, рестораны по вечерам, похождения с легкомысленно-целеустремленными девушками… словом, жизнь на колесе фортуны, провинциальная богема! В общем, можно сказать, я добился, чего хотел — жил в Городе, общался или враждовал исключительно с интеллигентами первой руки, пописывал рассказы для будущей книги, о которых уже ходили разговоры среди моих знакомых; со временем мне удалось пробить довольно дерзкий киносценарий — короче, я катился в гору. И все же чувство, испытанное в тот день, когда я встретил таинственного незнакомца, не покидало меня. В часы самого беззаботного веселья, в минуты торопливого и суетного бумагомарания его образ внезапно вставал перед моим внутренним взором, и я мгновенно становился печальным, погруженным в давно забытые бездны чистоты, далеким от жалких соблазнов элитарного бытия. Меня огорчало главным образом то, что он так и оставался недостижимым идеалом, некой чарующей ирреальностью из мира видений. Я уже перестал надеяться на новую, хотя бы и случайную, встречу с ним, а значит, не мог и мечтать о личном знакомстве, о возможности постичь его астральную духовность и воплотить ее в своей жизни, в своем внешнем облике. Я более или менее успешно сравнялся с избранной публикой в Городе, но это меня не радовало: только став таким, как он, я стал бы кем-то и мог бы чувствовать себя на голову, а то и на две выше остальных; только на его уровне, казалось мне, я обрету настоящий покой и волю; было ощущение, что раз в жизни мне довелось коснуться святыни и… как же я его упустил?! Кто он? Писатель-отшельник? Художник, безвыходно создающий шедевры в уединенной мастерской? А может быть, мимолетный ангел, совершивший вынужденную посадку в Городе? Эта пышная волнистая грива… самопогруженный взгляд… величавая походка… Я мысленно примерял на него различные костюмы: белый, черный, благородно-серый с искрой, десятки сорочек, янтарные и серебряные запонки, сотни галстуков… Но его сущность сквозила в любом воображаемом облике — все та же плавная львиная поступь, те же волосы, развевающиеся на ветру, та же созерцательная сосредоточенность… Интересно, как бы он выглядел, если бы взял в руки зонт? Я продолжал писать сценарии, которые раз от разу пробивал все легче. Вышла первая книга, за ней вторая, потом — сборник стихотворений. Постепенно складывался и вырастал роман о маленьком муравье, занесенном в город на платье крестьянина, о его мужественных и безуспешных попытках покинуть каменный Вавилон и вернуться домой, в родной муравейник. Я ухитрился даже не потерять окончательно расположения моего земляка, которому был обязан своими первыми успехами. Я стал кем-то, но испытывал душевный разлад, ибо стал не тем, кем хотел. Иной раз я ловил на себе испытующий взгляд приятеля: он, кажется, считал меня слишком ненасытным, слишком тщеславным. Однажды в кафе я услышал краем уха (до сих пор предпочитаю думать, что мне почудилось) оскорбительные слова, сказанные в мой адрес: «Он неплохо пишет, но от него несет навозом». Смысл был тот, что по сути своей я остался мужиком. Так или иначе, мое положение перестало меня удовлетворять, я стал нетерпимым, резким. Даже девушки, которых я прежде завоевывал незамысловатыми, но экзотическими для них сельскими комплиментами, теперь были вынуждены сносить безобразные грубости с моей стороны. Честно говоря, я сам не знал, чего хочу от себя и от людей. Но иногда мне слышались глухие стоны и, оглядевшись вокруг, я с ужасом понимал, что это стонет моя несбывшаяся мечта.
В такие-то нескладные дни я и увидел его снова.
Мне позвонили с киностудии и попросили срочно явиться. Я был еще достаточно наивен, чтобы принимать такие просьбы всерьез. Впрочем, оказалось, что речь идет об озвучивании фильма, снятого по моему сценарию. Я не любил и сейчас не люблю, когда в мой текст вмешиваются посторонние, поэтому предпочитаю сам вносить вынужденные изменения.