И здесь у Генки получалось лучше. Руль у него в руках не прыгал, трактор не рыскал из стороны в сторону, как у Павлика. После таких проб Генка утешал друга:
– Ладно, чего там, дернул разок, бывает.
И обычно рассказывал какую-нибудь смешную историю, подчас тут же им и придуманную. А если Павлик не верил в то, что сочинил друг, Генка говорил: «Ладно, больше не буду» – и тут же рассказывал что-нибудь более фантастическое и уверял, что это правда.
В ненастные же дни они обычно сидели дома и играли в шахматы или в морской бой. Сначала играли в шахматы, где Генка обычно выигрывал, а потом в морской бой, где больше везло Павлику. Сам Павлик считал, что в морской бой он выигрывает потому, что здесь Генка не мог мухлевать. Друг он, конечно, был хороший, но вот чтобы не передвинуть незаметно пешку на другое поле или твою отодвинуть, без этого никак не мог. Иногда Павлик ловил его с поличным, и тогда вспыхивал спор. На шум приходила бабушка. В ненастные дни она не возилась, как обычно, на огороде, а сидела за прялкой. Заслышав спор, она молча поднималась и убирала шахматы на шкаф. На этом спор заканчивался.
Если же дома был дедушка, он внимательно выслушивал того и другого, давал советы, как лучше сидеть за шахматной доской, как передвигать фигуры, чтобы у соперника не возникло подозрения в твоей нечестности.
– Взялся – ходи, – говорил он, – желаешь поправить фигуры, говори: «Поправляю».
Шахматы, в которые играли Павлик с Генкой, были старые. Из всех фигур Павлик особенно не любил облупленного, с отколотым ухом чёрного белопольного коня. Тот всегда, когда Павлик играл белыми, устраивал его фигурам вилки. То есть занимал на доске такое положение, откуда грозил убить две фигуры белых. Убивал, как правило, одну наиболее важную и часто оставался безнаказанным.
– Вот если бы не было этого корноухого коня, я бы у тебя обязательно выиграл, – говорил он обиженно.
– А у тебя что, коня нет? – парировал друг.
– Мой конь честнее твоего и не такой наглый. Он добрый.
– Ещё кому не скажи, куры засмеют. Шахматы есть шахматы.
Так обычно заканчивалась каждая игра. После поражения Павлик начинал думать, что вот бы хорошо знать какое-нибудь волшебное слово или шахматную тайну, чтоб Генку обыграть.
Дни летели за днями. И вот однажды сидел Павлик на своем излюбленном месте за мастерской, на небольшом брёвнышке, и смотрел, как похожие на чёрные стрелы стрижи ловят мошек. Ему было скучно: дедушка делал какую-то срочную работу, Генка тоже куда-то с утра исчез и не появлялся, бабушка вязала. Ловить рыбу Павлику не хотелось, да и какой клёв в такую жару.
От нечего делать он взял перочинный ножичек и стал вырезать на бревне свое имя. Бревно было мягкое, и лезвие без больших усилий входило в древесину. Павлик вырезал уже вторую букву, как вдруг ему показалось, что бревно под ним зашевелилось. Однако Павлик не придал этому никакого значения – мало ли что может показаться, тем более что бревно лежит не одно, а в ярусе – возможно, оно действительно сместилось.
Павлик уселся поудобнее и принялся за следующую букву. Только он вогнал лезвие в древесину, как раздался треск, и Павлик, слетев с бревна, упал в крапиву, а бревно откатилось в сторону.
Испуганный и обожжённый, Павлик с громким плачем выскочил из зарослей крапивы. Когда прошёл первый испуг и он немного успокоился, ему пришла в голову страшная мысль: «А вдруг это бревно, по которому ползёт божья коровка и бегают длинноногие паучки, действительно живое?» Ведь когда он смирно сидел – оно совсем не шевелилось, но как только стал тыкать в него ножичком – оно ожило.
Павлик осторожно подошёл к бревну и стал его внимательно разглядывать. Сук, торчащий неподалёку от торца, напоминал нос, а срубленные по бокам бревна сучки – глаза. Он попытался определить возраст дерева по годовым кольцам, как его учил дедушка, но торец бревна до того посерел от времени, что по нему теперь вряд ли что можно было определить. Тогда Павлик решил спилить краешек бревна и по чистой древесине определить его возраст, но тут же со страхом отверг это решение.
«Если оно от ножа так прыгает, то от пилы-ы-ы… Здесь и подавно добра не жди», – подумал он и решил найти Генку, чтобы вместе с ним обследовать бревно.
На его счастье, Генка был дома – возился во дворе с мотоциклетной камерой.
– Я тебя ищу, где ты пропадаешь? – набросился он на Генку.
– Ничего и не пропадаю, просто с утра поехали с отцом покосы смотреть и колесо прокололи, вот дырку ищу, – и он кивнул на камеру. – А ты чего такой? – Генка бросил взгляд на исцарапанные руки и ноги Павлика. – С мазавинским петухом на кулачках, что ли, сходился?