— Что случилось? — спросил Боря Байбара.
Безголосый Женька заехал Павлуне локтем под ребро. Тот, икнув, сказал:
— Не верят они...
— Кто не верит?
— Люди...
— Да говори ты толком!
Аверин, взглянув на часы, кратко сказал:
— Ладно! Поехали! В пути потолкуем!
Павлуня с Женькой, переглянувшись, вышли на улицу и остановились в нерешительности у черной легковой машины.
Василий Сергеевич кивнул:
— Прошу!
Смелый Женька первым нырнул в теплую легковушку, уселся в своем ватнике на заднее сиденье, на ковер. Шофер покосился на него в зеркальце, но ничего не сказал. Вместе с ребятами сел Боря Байбара, а Василий Сергеевич втиснулся рядом с водителем.
— Трогай!
Машина рванулась, мягко понеслась, чуть покачиваясь. Аверин повернулся к парням, устроился поудобнее и спросил:
— Ну, в чем там у вас дело?
Женька опять пихнул Павлуню. Тот набрал полную грудь воздуха, передохнул и начал обдумывать самую важную, авангардную фразу. С начальством нужно было толковать неторопливо, с достоинством, и Павлуня начал так:
— Дело было в субботу, одиннадцатого числа... Я шел и увидел на автобусной остановке Вику с ее ребятами...
Он посмотрел на Женьку, Лешачихин сын кивнул: так.
И парень повел свой просторный рассказ с самого-самого начала, не упуская мелочей.
Василий Сергеевич и Боря Байбара слушали чутко, не торопили — благо до Москвы было целых два часа пути.
Когда легковушка вырвалась наконец из толчеи на быструю кольцевую дорогу и понеслась, шурша шинами, и ветер стал лихо посвистывать навстречу, Павлуня на медленной телеге наконец-то подкултыхал к краю своего повествования:
— ...Мы подбежали и увидели Модю, без шапки и белого...
«Точно», — кивал Женька. Павлунин рассказ ему понравился, правда, не хватало в нем ярких, сочных красок.
С кольцевой трассы свернули они в тесные улочки старой Москвы, и тут Павлуня закончил совсем:
— ...Подошел Иван и увидел меня, и велел писать объяснительную, а писать мне нечего — я не виноват совсем.
Павлуня замолчал, кротко глядя перед собой.
Василий Сергеевич обратился к комсоргу:
— Что скажешь, комсомол?
Боря засверкал черными глазами:
— Не виноват Пашка! Это точно, не виноват! Ручаюсь! А вот кто лошадь проспал — разобраться нужно!
Василий Сергеевич мрачно пообещал:
— Я разберусь — перья полетят! И, если тут Пузырь замешан — задавлю! Хватит мне с ним носиться!
— Жалко Варвару, — перевел разговор Боря Байбара. — И что Трофиму скажем?..
— Не до нее теперь Трофиму, — пробормотал Аверин и отвернулся.
ЗАВЕЩАНИЕ
Машина остановилась возле старинного желтого особняка, окруженного чугунной оградой. За ней видны деревья, дорожки, скамейки. По дорожкам прогуливались люди в теплых халатах и теплых тапочках.
Женька прочел вслух:
— «Клиника», — и поскучнел: не выносил живой Лешачихин сын белого больничного цвета и острого больничного запаха.
В просторной приемной, куда они вошли, этого цвета и запаха было хоть отбавляй. Белый потолок глядел на белые стены, мелькали белые халаты, у белого телефона сидела белоснежная женщина и возмущенно смотрела на ватники механизаторов. Перед нею на столе, в стакане, кровянели три гвоздички, притягивали взор.
— Снять немедленно! — приказала она парням.
Павлуня с Женькой, скинув телогрейки, повесили их подальше от прочих шуб и шинелей. Последовал новый приказ:
— Ноги!
Оробевшие парни выполнили его с тщательностью и только после этого получили наглаженные халаты, а ноги, в носках, сунули в старые больничные тапочки. В такой же наряд оделись Василий Сергеевич и Боря Байбара. Зашлепали, скользя по плитам, к столу. Женщина спросила фамилию больного и сказала:
— Подождите, у него посетитель.
Они встали к окну и скучали возле него долго, пока за их спиной не послышался знакомый голос Марьи Ивановны:
— Такие блинчики не ест! А на одних компотах долго ли протянешь?
Совхозные оглянулись. Павлунина мать с большой хозяйственной сумкой, набитой по самую завязку, медленно брела от приемного стола к раздевалке, ничего вокруг себя не замечая и удрученно покачивая головой.
— Ой! — Женька нацелился было за ней.
Но Василий Сергеевич осадил его железной рукой:
— Стоп!
Марья Ивановна надела свое длинное, немодное пальто, вышла. Женька помахал ей в окошко — не заметила.
Они прошли в длинный коридор, у стен которого стояли пальмы в кадках, а под пальмами — кресла и холодные кожаные диванчики. На них сидели больные и посетители.