«На мучное нажимай!» — сердилась Марья Ивановна и ела блины сама. Оттого, верно, и плечи у нее шире ворот, а в руках мужицкая сила.
Увидя опять блины и приправу к ним, Павлуня отступил на шаг. Однако мать не стала возмущаться Пашкиной трусостью. Она сидела странно безмолвная, печальная и ела рассеянно, макая блины то в сметану, то в варенье, отправляя их в рот вперемежку с глубокими вздохами. Взглянув на сына, кивнула на стол:
— Будешь?
— Не хочется...
— Тогда садись, ешь.
Павлуня внимательно посмотрел на нее.
— Ладно, — сказал он. — Я сейчас...
Сперва он сходил накормить боровка. Проклятый уже без памяти полюбил хозяина, узнавал его по шагам и визжал за версту. Павлуня тихонько отпихивал его, но боровок, сопя и чавкая, норовил прижаться к сапогам полновесным боком, лез холодным пятачком в ладони.
— Лопай, не приставай! — Павлуня быстро вылил пойло в корыто, вышел, заперев дверь.
Вечерний воздух после свиного сарая показался ему очень вкусным. Парень долго глотал его, размышляя о том, какая все-таки несчастная тварь этот боровок. У него никакой радости в жизни и одна-единственная страсть — обжорство. За это Алексеич не любит свиней. То ли дело коровы или лошади — те не чавкают и не глядят на тебя заплывшими, нехорошими глазами.
Поразмышляв так на вольном воздухе, Павлуня вернулся в натопленный дом.
Марья Ивановна пила теперь чай.
— Накормил? — спросила она равнодушно.
— Накормил.
— Зачем же кормишь, коли он тебе не нравится?
Сын подумал, ответил:
— Женщине нельзя тяжесть-то...
— Ага, — пробормотала она. — Спасибо. Садись ешь. Для тебя старалась. Кто тебе без матери сготовит... Без матери теперь и голодным досыта насидишься...
Павлуня поднял в недоумении бровь, а Марья Ивановна грустно сказала:
— Уезжаю я, Пашка, далеко...
— Как? — испугался Павлуня. — Зачем это?
И она нехотя пояснила, что заболела вдруг тетя Сима из города Саратова и нужно срочно ехать к ней.
— Надолго? — спросил ошарашенный сын.
Марья Ивановна отвечала необычно тихим голосом:
— Кто ж знает... Я уж и отпуск оформила. Билет вот взяла. — Она издали показала его Павлуне. — Все теперь хозяйство на тебе — дом, огород... Можешь всласть изъездить его своими тракторами — твоя воля. И скотина вся на тебе: хочешь — корми, не хочешь — мори.
Павлуня пригорюнился. С детства ему везло на скотину. Да и все деревенские кошки и собаки любили его, словно догадывались, что он не ударит, не закричит. Теперь у ног трется Трофимова кошка — квартирантка, полюбившая Павлуню за ласку да за молочко. В конюшне по нему страдает Варвара, а в сарае ждет не дождется жирный боров.
— Когда ехать-то? — спросил сын.
— А теперь же, — ответила Марья Ивановна, поглаживая кошку, на которую только вчера ворчала и замахивалась.
Она встала, и на пол со стула упала толстая книга, которую последнее время Павлуня часто видел в ее руках. Книга раскрылась, из нее вылетел снимок.
— Трофим? — удивился сын, наклоняясь, но Марья Ивановна, опередив его, быстро подняла снимок, сунула обратно в книгу.
— А тебе-то что? — пробормотала она, не глядя на Павлуню.
Он почему-то покраснел, сказал неуверенно:
— Скоро приедет небось. Из санатория.
И тогда она закричала сердито своим всегдашним резким голосом, и щеки ее покрылись багровыми пятнами:
— Какой к черту санаторий! Кто тебе сказал?! Дурак он старый! Вцепился в свой совхоз! Ничего не нажил, одну болезнь! Ни хозяйства нет, ни рубля сбереженного, ни копейки лишней!
Марья Ивановна всегда ругалась, когда речь заходила о Трофиме, только ругань эта была какая-то жалостливая, обидчивая. И на сей раз Трофиму крепко досталось.
Павлуня слушал внимательно, не перебивая. Соображал. Когда мать запыхалась, он сказал с непонятной усмешкой:
— Привет передай. Тете Симе.
— Глупый ты, Пашка! — отрубила она и вышла, унося с собой толстую книгу с раскрытым секретом.
Через минуту она появилась, уже одетая, с чемоданом в одной руке и с авоськой в другой. На голове ее был теплый платок, на ногах — крепкие сапожки: мать собиралась далеко и надолго.
— Сейчас поеду, — сказала она Павлуне. — Только хозяйство погляжу.
Марья Ивановна вышла во двор. Павлуня остался, чтобы не мешать ей. Он видел в окно: мать все потрогала, за все подержалась, вернулась, на него не глядя.
Сердце у сына дрогнуло.
— Не бойся. Все будет в порядке.
Павлуня ждал, что мать примется долго и нудно наказывать ему, как беречь огород да кормить скотину, но вместо этого она с большим значением подняла к потолку толстый палец: