— Шарль Оду? Великан с белым шрамом на лице? — воскликнул мэтр. — Мы вместе сражались в Америке.
— Он самый. Молодчага-парень. Теперь за его голову обещана награда в пятьсот ливров. Из Эпиналя прислали эскадрон солдат под начальством де-Грамона. Де-Грамон стоит в нашей деревне и только ждет подкрепления, чтобы окружить мятежников в замке и перевешать их всех.
— А у вас в деревне тихо?
— Мыши сидят тихо, когда кошка близко. Но все помнят, что сказал де-Грамон, когда бедняки требовали хлеба.
— Что он сказал?
— Трава уже выросла — идите, ешьте ее.
Деревня засыпа́ла. Луна поднималась над черными вершинами гор. Было тихо, только подковы Брута звякали в сумерках, да чуть поскрипывала одноколка. Дядя Пьер вразвалку шагал впереди, указывая нам дорогу.
Мы оставили матушку Гошелу и Мари в хижине. Дядя Пьер обещал отправить их в Эпиналь. Признаться, я был рад, что мы распрощались с ними. На меня наводила тоску эта девчонка с мутными глазами, которая вечно жевала что-нибудь, или спала, или пищала, чтобы ей дали есть. Даже наши белые мышки ничуть не развеселили ее.
Она сонно посмотрела, как мы чистили клетку в хижине у дяди Пьера, отвернулась и опять стала жевать какую-то корку.
— Это она такая с голода, жалко мне ее, — сказал Паскуале.
— Пустое. Ведь мы на войне, ты чувствуешь это, Паскуале? А на войне женщины и дети — одна помеха, — ответил я.
— А как же Розали? — спросил Паскуале.
— О, Розали — совсем другое дело.
Она бодро шагала рядом с нами, закутанная в свой черный плащ. Разве она жаловалась когда-нибудь на голод или усталость? Она всегда смеялась, и от этого всем становилось весело. На войне не могло быть лучшего товарища, чем Розали.
У края дороги потухал костер. Последний язычок пламени, вспыхивая, освещал огромную ногу в желтом сапоге и зажигал беспокойный огонек в стекле валявшейся рядом бутылки. Слышался храп. Это караул полковника де-Грамона досыпал седьмой сон. Дорога шла вниз. Запахло сыростью. Из темноты донеслось журчанье невидимого ручейка.
— Ступайте теперь налево, через мостик, мимо старого вяза. Скажите Шарлю, что и мы скоро забьем в набат, — проскрипел дядя Пьер над моим ухом и пропал в темноте.
Свернув налево, мы увидели огни. На холмах вокруг замка пылали сторожевые костры мятежников.
Лагерь повстанцев
— Стой! Кто идет?
Из кустов на белую от луны дорогу выпрыгнули два человека с винтовками: один — высокий, в широкополой шляпе с обвисшими краями, другой — маленький, коренастый, с головой, повязанной красным платком. Высокий в два прыжка очутился около нашей тележки и схватил Брута под уздцы. Коренастый вскинул винтовку и направил ее дуло в грудь мэтра.
— Руки вверх! Кто шелохнется, тот получит в лоб! — крикнул коренастый сиповатым голосом.
Мы подняли руки. У меня сердце замерло: вот она, война! Коренастый молча разглядывал нас. Брут храпел и пятился, тележка стала поперек дороги.
— Да стой же ты смирно, упрямый дьявол! — вполголоса уговаривал Брута высокий парень.
Коренастый опустил ружье.
— Кто вы такие? Куда идете?
— Мы друзья народа, — тихо и внятно ответил мэтр, — мы идем в замок де-Ларош. Нам нужно видеть Шарля Оду.
— Друзья народа! Не плохо сказано, старик! — крикнул высокий, выпуская узду Брута.
— Да верно ли это? — насмешливо спросил коренастый. — Эй, Антуан, пощупай, что у них там на тележке. А вы — ни с места!
Брут потянулся к кусту близ дороги. Листья захрустели на его зубах. За моей спиной Антуан поднимал крышку нашего сундука, шуршал тряпьем, рылся в наших пожитках. Вдруг он прыснул.
— Антуан? — строго сказал коренастый, не спуская глаз с мэтра.
— Честное слово, Жак, — захлебываясь от смеха, сказал Антуан, — сдается мне…
— Ну?
— Сдается мне, что у них тут куклы!
— Куклы? — Жак усмехнулся и подошел к тележке.
Антуан вытаскивал одну куклу за другой. Свет луны блеснул на золоченой звезде министра. Мария-Антуанетта беззаботно улыбалась. Полишинель звякнул бубенцом.