Придя с выгона, я стал озираться в поисках кота. Облазил все закоулки, подзывал его, кричал — нет как не бывало. Припрятав мышь, я дождался вечера, думал, может, встретит у ворот — не встретил. Целых два дня прошло, а Полосатик, как назло, не появлялся.
Если он еще задержится, встревожился я, мышь сдохнет от голода. Надо ее накормить. Вечером я пошарил в углу полки и испугался — табакерки, что я там положил, не было.
Я решил, что мышь нашла Агрипина и что сейчас мне попадет, но та ни о какой табакерке не заикалась. Только честила Дзидорюса: чего ради тот потащился снова к этой «гулёне». Таким нехорошим словом она называла вдову Ядвигу, которая якобы завлекала ее брата.
Вскоре пришел и Дзидорюс. Не успев перешагнуть порог, он в сердцах швырнул в сторону шапку и с хмурым видом уселся за столом в конце избы.
— Ты чего это не в духе? — спросила Агрипина. — Небось кто-нибудь показал этакому кавалеру от ворот поворот.
— А тебе-то что, — огрызнулся Дзидорюс. — Чего зубы гнилые ощерила!..
— Ну, ну, бог с тобой!.. — удивилась Агрипина, которая давненько не видела брата таким. — Ядвига тебе, что ли, наболтала чего? Говори, какого рожна разбушевался!..
— Думала, на смех выставишь, опозоришь… А я все равно Ядвигу в дом приведу!
— Женись, женись… Долю мою отдай и женись.
— И отдам. Можешь в зубах ее унести. Только мне крыс в табакерку больше не подсовывай. Слышала?!
— Каких крыс?! В какую табакерку?! — вытаращила глаза Агрипина.
— A-a, скажешь — не знаешь?! Чертова баба!..
Понемногу я догадался, что Дзидорюс, у которого кончились папиросы, сунул перед уходом в карман свою табакерку, а там, за столом у Ядвиги, открыл — мышь оттуда шасть… А Ядвига до того их боится, что из-за той мыши даже лампу опрокинула.
— Из-за тебя пожар мог случиться! — гремел Дзидорюс.
Я тем временем сидел в углу на скамеечке и чистил картошку, боясь поднять глаза. Мне показалось, что Агрипина, кое-что уяснив, уже косится в мою сторону, только Дзидорюсу пока ничего не говорит. Ей нравится, как брат распаляется за столом и что Ядвига испугалась мыши. И лишь наиздевавшись вволю, она наконец тычет в меня пальцем:
— К твоему сведению, вот кто крысу в табакерку сунул…
— Ты?! — рявкнул Дзидорюс, вскочив с места.
— Я… там… для кота… Это мышь, а не крыса, — пролепетал я.
Дзидорюс закатил мне такую оплеуху, что я отлетел с лукошком к стене. Спасаясь от новых затрещин, я выскочил во двор и отправился к Кудлатику за сочувствием. А тот уже скулил, ждал меня и знал, в какую щеку лизнуть…
Стемнело, и я, успокоившись, собрался к себе в каморку, но пес стал повизгивать, не желая отпускать меня, чтобы не оставаться одному.
— Мне пора, Кудлатик, — сказал я. — Завтра вставать рано. Спокойной ночи!
Лежа в постели, я слышал, как пес еще долго скулил, выл, будто предчувствуя недоброе. Может, он оплакивал кота или уже знал, что Полосатик никогда больше не вернется. Я же только на следующий день заметил висящий на частоколе мешок для сыра…
Осенние дни становились все пасмурнее. Агрипина все чаще задавала трепку Кудлатику — пинала за то, что лаял, давала пинка, почему не лаял, отчего не ест ее варево, за то, что уплел кашу, которую она вывалила курам. А бесилась Агрипина из-за Дзидорюса, который на самом деле собирался привести в дом вдову Ядвигу с двумя ребятишками-подростками. Я понял, что скоро буду здесь уже не нужен, но был тогда настолько мал и несмышлен, что боялся даже, как бы Агрипина не утопила и меня. А тут еще, как назло, Дзидорюс стал шить себе новую сорочку… Успокоился я, лишь когда Агрипина сказала, что меня возьмет к себе один дяденька, который живет далеко, в трех милях от нас.
В конце ноября, с первыми заморозками, Дзидорюс стал собираться в путь. В последний вечер перед отъездом я отнес Кудлатику свой ужин (самому кусок не лез в горло), выстлал мягким сеном его конуру, попрощался, не зная, что и его завтра здесь не будет.
Рано поутру, когда Дзидорюс запряг лошадь, Агрипина привязала пса в хвосте телеги, к решетке, усадила меня, забросала охапками клевера мои ноги, чтоб не замерзли, и, распушив-отшерстив на прощанье, велела трогаться.
Я все озирался, надеясь увидеть Лявукаса. Он обещал проводить меня, но, скорее всего, проспал — намаялся накануне.
И повез меня Дзидорюс за три мили, чтобы отдать дяде, а горемыку Кудлатика бросить подальше от дома…
ДЯДЯ АДОМАС
Дядями и тетями я называл всех своих хозяев, которые давали мне кров, кормили и по мере возможности воспитывали. Кое-кто из них приходился мне какой-то родней, а дядя Адо́мас — чужой дядя, крутого нрава и все равно самый лучший из всех дядьев.