— Скоре-е-ей!
Я вскочил весь в холодном поту, выглянул в окно. Уже совсем рассвело, во дворе громко кукарекал петух.
…Бабка любила вставать с солнцем, и в тот день она, как обычно, расхаживала по уже просохшим тропинкам и бубнила утреннюю молитву. Я как раз умывался, когда старуха, подобрав юбку, с криком влетела во двор: оказывается, она своими глазами видела в ельничке, что за банькой, нечистого.
— Чернющий такой, под елкой притаился, а меня увидел и как ощерится — вылитый волк…
Ленька, кому ж там еще быть, подумал я. Они с Милашюсом жгли в лесу смолистые пни и гнали из них деготь — колеса смазывать. Чумазый, оборванный, он и впрямь смахивал на черта. Но чего ради он заявился? Не случилось ли что?
— Здоров ты спать… — услышал я во дворе голос Леньки. — А я, брат, всю ночь глаз не сомкнул. Все думал, думал и знаешь, что решил? Тебе нужно самому взять винтовку и сдать ее в полицию.
— То есть как это сдать? — вытаращился я. — Зря, что ли, мы с ней столько намыкались…
— Стоит Текорюсу донести, тут такая каша заварится… У нас они детей не щадили…
— Ну, отнесу я ее, а дальше что? И винтовку жалко, и самому чего зря в пасть им соваться…
— Ты все-таки помоложе… Дурачком прикинешься, — поучал меня Ленька. — Скажешь, нашли с Феликсасом в лесу, в лозняке. А когда несли, какой-то дядька на велосипеде пристал, отнять хотел, да мы не отдали… Вот и все. И пусть тогда Текорюс доносит на здоровье…
— Постой! — воскликнул я. — А что, если взять ту, горелую? Ведь Текорюс не разглядел, что там за винтовка была. Только дуло тогда и высунулось.
Ленька помолчал, подумал и хлопнул меня по плечу:
— Дельная мысль! Добро!
Назавтра я собирался идти в местечко, поэтому вечером написал Расуте письмо. Оно получилось и длиннее и лучше, чем то, которое я придумал в прошлый раз. В письме я подробно изложил, как следует лечиться от веснушек, и для пущей убедительности добавил, что и я точно так же вылечился.
Поутру я взял с собой краюху черного, как торф, хлеба, половину сушеного сыра, попрощался мысленно со всеми — как знать, а вдруг не вернусь… Вытащил из-под стрехи хлева горелую винтовку, у которой, оказывается, впридачу было погнуто дуло, взвалил ее, точно крест, на плечи — и в путь.
Я шел навстречу слепящему утреннему солнцу. Когда по дороге мне попадались люди, я прикрывал ладонью глаза — может, не узнают. Стыда не оберешься, если подумают, что несу в полицию винтовку. Добравшись до леса, остановился передохнуть и отыскал крупный муравейник.
Я не раз слышал, что от веснушек хорошо помогает муравьиная кислота. Нужно только весной подержать в муравейнике платочек, а потом вытереть им лицо. (Об этом я написал Расуте в письме.)
У меня был белый носовой платок с голубой каймой — подарок тети к первому причастию. Разве ж станешь сморкаться в такую красивую вещицу, вот я и решил отдать платочек Расуте, покуда муравьи не истратили свою целебную кислоту.
Склонившись над муравейником, я наблюдал, как муравьи, скрючившись, выбрызгивали из себя жидкость на платочек, точно это было пламя, которое им нужно было загасить. Немного погодя я стряхнул крохотных пожарников, завернул в платочек несколько фиалок и решил, что лучшей памяти о себе не придумаешь.
Куда же сначала направиться — в аптеку или полицию? К Нармантасу с ружьем неудобно. А вдруг меня арестуют и продержат хотя бы день — все выветрится, и лекарство от веснушек испортится. В конце концов я спрятал винтовку под забором и пошел в аптеку, но дверь была заперта. Я и звонил, и стучал — никто не отзывался. Может, еще рано? Или Нармантас уехал куда-нибудь? Что ж поделаешь, загляну еще разок, правда, если все благополучно обернется…
«Будь что будет», — и я свернул к зданию полиции.
На ступеньках стояли два человека в мундирах.
— Куда? — спросил один из них, недоверчиво оглядев меня.
— К вам вроде, — ответил я. — Вот винтовку нашел и принес, как вы давеча приказали.
С трудом скрывая испуг, я тупо уставился на них, а сам все пересчитывал пуговицы на их мундирах. Полицейские осмотрели винтовку, пошептались о чем-то и велели мне зайти.
В просторной комнате за перегородкой сидел кривой на один глаз фельдфебель и громко рыгал. За стеной кто-то злобно орал — видно, шел допрос.
— Вот этот гражданин приволок из деревни винтовку. С кривым дулом, специально для тебя, — расхохотались полицейские.
Бормоча что-то себе под нос, косоглазый поднялся с места и, приоткрыв одну из дверей, позвал какого-то начальника повыше чином. Тот осмотрел горелую винтовку и принялся расспрашивать меня, кто я и где нашел ружье. Я рассказал ему все точно так, как мы условились с Ленькой. Фельдфебель, пыхтя, составлял протокол. «Ну уж теперь-то, Текорюс, попробуй достань нас, — подумал я. — Накось, выкуси…»