С вечера сани наладишь, овса коню на дорогу приготовишь, клумпы пересчитаешь, потом осторожненько в мешок их засунешь, чтобы носы не покорябать… Дядя сапоги свои одолжит, ты их смажешь, до блеска надраишь и дюймовочку не забудешь за голенище сунуть. Знаете, что такое дюймовка? Вот она — самая обыкновенная, аккуратно выструганная палочка. На ней дюймы размечены, а они еще раз пополам поделены, а те — на четвертушки, и хвостик оставлен, ведь держать дюймовку за что-то нужно. Такая вот математика.
Скажем, требуются вам клумпы размера девять или девять с половиной дюймов — это на случай зимы, чтобы с шерстяным носком носить. Взрослые мужики так те одиннадцатидюймовые носят, а уж двенадцать дюймов — настоящие корабли, тут нога величиной с валёк должна быть, не меньше.
Женские клумпы из осины делают. После просушки они становятся белые, как творог, легкие-легкие и совсем не скользят. Зато осиновые быстрее трескаются. Мужики охотнее берут розоватые, березовые. Ничего, что они потяжелей, зато и прочнее намного. Если камни стороной обходить, круглый год проносишь.
Чего ж еще, оденешься потеплее, тетя плотный обед с собой завернет — и кати на здоровье. Во всяком случае, на целый день от бабуни сбега́ешь. Дайте-ка сюда мою дюймовку, я ее за голенище суну. Вы берите еще орехи, берите…
Ссы́пал я их тогда в лукошко, а про клетчатую торбочку и думать давно забыл. Лето промелькнуло, осень прошла, а я все что ни вечер над алгеброй мозги сушу да каждую вторую пятницу на базар езжу.
Однажды ехал я утром и как раз на этом месте нагнал своего бывшего учителя — тот пешком в город брел.
— А! Старый знакомый, — обрадовался он.
Рядом со мной уселся и давай расспрашивать, как жизнь, почему в гимназию не хожу. А когда услышал, что я сам дома пытаюсь науки одолеть, говорит:
— Знаешь что, дружок, приходи-ка ты ко мне хотя бы раза два в неделю. Я тебе помогу. Подготовишься, а на будущий год, глядишь, в третий класс поступишь. Раз ты уже до уравнений добрался, значит, у тебя на плечах голова, а не кочан.
И так он меня подбодрил, так настроение поднял, что, видно, оттого у меня и на базаре все получилось в лучшем виде. Расхватали мои клумпы, набил я червонцами полные карманы, купил того-сего и домой отправился. Еду посвистываю и не догадываюсь, что беду на свою голову насвищу…
А как приятно вкатывать во двор с пустыми мешками в санях! Игнатас выходит навстречу, чтобы распрячь коня, справляется, как базар, что упало в цене, что подорожало…
— Базар как базар… Ничего особенного… — отвечаешь, не желая раньше времени хвастаться.
— Ну и сколько же примерно за одну пару отдают?
— Клумп этих там хоть пруд пруди, весь базар завален. Самая грязь уже позади, людям постолы подавай.
А уж когда тулуп скинешь да за стол сядешь и денежки выложишь, тогда нате вам — считайте и радуйтесь!
Раскладываем мы в кучки сотенные, подсчитываем десятки… А останется червонец-другой — дядя ко мне пододвигает:
— Это тебе за удачный торг.
За ужином я выкладываю все базарные новости — тут уж развешивает уши даже бабуня, и на этом моя поездка в Тельшяй заканчивается.
Однако в тот вечер дядя, выйдя мне навстречу, только глянул мельком на пустые сани — и хоть бы один всегдашний вопрос задал. Вхожу в дом — и там все словно воды в рот набрали. Выложил я деньги на стол, сказал, что за пару клумп выходит не два с половиной червонца, а поболее, на что дядя — ни слова доброго в ответ, ни рубля. Тетя молча принесла поесть, а старуха зыркнула исподлобья, точно от зависти, что не ей, а мне дали супу, и принялась отхаркиваться. Ох, не к добру все это… Я же хлебаю щи будто не ложкой, а черенком, а сам думаю: чего им от меня надо?
Игнатас дал мне согреться, заморить червячка и немного погодя спросил как бы между прочим:
— Намедни у тебя часы какие-то в руках видел. Откуда они?
— А-а, — отвечаю, — были у меня такие поломанные, старые уже. С Анцюсом Лакшту́тисом на противогаз сменялся.
— Змееныш! — не выдержав, прохрипела бабуня и закашлялась еще сильнее.
— А ну-ка покажи мне эти часы, — попросил Игнатас.
— Так ведь я их у Пра́наса Бумбли́са на батарейку выменял.
— Завтра утром сходишь и заберешь назад, — в голосе Игнатаса послышались суровые нотки.
— Не понимаю, зачем вам эти часы понадобились? — сказал я.
— Принесешь и положишь на место.
— На какое еще место?
— Только не ври! Только не ври! — вмешалась тетя. — Бог все видит.