В конце концов на этом месте осталось лишь желтоватое пятно с розовыми краями. На нем я и поместил свою фамилию и имя.
А для сверчков жидкости не осталось. Да что там сверчки — я им теперь сам не знаю, как благодарен. Ах, если бы не то пятно!.. Не только на бумаге — в душе…
В долгое, томительное однообразие моей жизни наконец-то ворвался вихрь. Пришлось надолго отложить дневник в сторону.
Однажды копали мы картошку. Весь заляпанный-переляпанный, ползаю я по земле на коленях, как паломник, и вдруг слышу:
— Бог в помощь!
Поднимаю голову — Пранас! На велосипеде прямо по полю катит!
— Лучше ты подсоби!? — ехидно ответили люди, но Пранас, не пускаясь с ними в долгие разговоры, присел возле меня и спрашивает:
— Удостоверение в порядке?
— Вроде бы все стер, — говорю, — а теперь вот на свету снова три буквы проступили.
— Не волнуйся — никто там смотреть не будет. Чеши сейчас домой, надрай получше ботинки да укладывай пожитки. Завтра утром в Клайпеду поедем.
— В мореходное училище?
— Нет, в сельскохозяйственный техникум.
— А что в нем хорошего-то? — моя радость сменилась унынием.
— Что хорошего? Да хотя бы стипендия, общежитие, столовая. На агронома выучат… Завтра последний день документы принимают. Прямо на экзамены заявимся. Пятнадцатого сентября занятия начинаются.
— А как же твое училище?
— Мне в нем степку перестали давать. С ремесленным распростился. Ну, пошевеливайся. Некогда нам с тобой балаболить.
И я, не дождавшись обеда, нацепил на копалку заляпанные землей корзинки и помчался домой. На этот раз я и не подумал просить разрешения, только сказал тете, что завтра уезжаю с Пранасом и что вернусь, по всей вероятности, не скоро.
— Как знаешь, — предупредила тетя. — Поезжай, но знай — помочь тебе мы не сможем.
— А мне ничего и не надо, — ответил я, связывая книги. — Как-нибудь перебьюсь.
— Вот Игнатас вернется, велю ему вожжами тебя, — принялась плеваться бабка у печки. — Расти, корми, наряжай, как барчука какого, а он отъелся, шапку на голову — и ищи-свищи его. Тьфу, тьфу!..
Придя на обед, Игнатас молча поел, молча выслушал проповеди мамаши и, закурив, сказал:
— Что поделаешь… Приелся пацану наш хлебушек, пусть поищет, где вкуснее.
— И пусть, и пусть… Тьфу, тьфу… Все одно проку с него как с козла… Но запомни, Игнатас, — повысила голос старуха, — сам будешь скотину кормить, сам воду таскать, сам похлебку свиньям варить, все сам! Твоя-то хворает, я снова все у печки сижу, так и знай, тьфу!.. Сам надсаживайся.
Дядя тяжело вздохнул, увидел, что мне не дотянуться до жестянки с салом, снял ее с полки и ушел с остальными копать картошку.
Мне было жалко дядю, грустно уезжать от них, зная, что на их плечи ляжет столько забот. Приуныв, я растопил в жестянке сало и принялся смазывать жиром свои заскорузлые ботинки, которые выменял когда-то у солдат.
Рано поутру тетя, не спросив разрешения у бабки, дала мне брус сала, буханку хлеба и сушеного сыру. Все это добро я завернул в холщовую наволочку, засунул в ее углы по луковице, вдернул веревочку — получилась котомка. Закинув ее за плечи, я стал прощаться:
— Прощайте, тетя и дядя. Спасибо за все, не сердитесь…
— Ты уж ради бога, не забывай нас, отпиши письмецо, — сдержанно произнес Игнатас и прижался ко мне колючим подбородком. Мы расцеловались.
— Наголодается и вернется, как корова в стойло, — напророчила бабка на прощанье.
— Прощай, бабуня! — крикнул я и ей уже с порога. Я радовался, что расстаемся мы все-таки без ругани.
Мне еще нужно было завернуть к Пранасу, поэтому, закатав выходные брюки, чтобы манжеты не намокли, я прибавил шагу. Обернулся назад — в нашей избе задули лампу, потому что на дворе уже почти рассвело. За окном виднелись пеларгонии, белело чье-то лицо. Кто-то смотрел мне вслед, может, тетя, а может, дядя Игнатас.
Со двора, где жил Пранас, мы свернули на большак и зашагали к станции. На Пранасе был зеленый лыжный костюм, в одной руке он нес чемодан, в другой — плащ. Сразу видно, человек бывалый. На мне же — пиджачок на вырост, стоптанные ботинки, а суконные штаны, похоже, весят больше моей котомки. Но шагаем мы весело — рослый Пранас, уже старый волк, и я, маленький облезлый зайчишка с фальшивым, волчьим удостоверением…
Покупая на станции билет, я нащупал в кармане сложенную вчетверо пятидесятирублевку. Не иначе дядя Игнатас незаметно засунул. Добрый он все-таки, бедняга. Ведь ему самому эти деньги позарез нужны. Поросят собирался купить…