Аниеля встала из-за стола, утерла платком губы.
– Благодарю за чай. Я потом еще зайду.
Она попрощалась со мной и вышла.
С того самого дня я назойливо, ежедневно приставала к Луции:
– Ну что, пойдешь к той капризной графине?
В ответ Луция только поводила плечами. Мать, пораженная ее катастрофической худобой, говорила несмело:
– Взгляни в зеркало, как ты выглядишь. Исхудала, зачахла. Приближается зима, а у тебя нет ни пальто, ни туфель. – Видя на лице Луции немой протест, она заканчивала с отчаянием в голосе: – В конце концов, делай как знаешь. Я не буду тебя уговаривать. А то станешь потом упрекать, что я толкнула тебя на эту службу.
Аниеля предприняла самый настоящий штурм. Почти каждый день она влетала в нашу комнату и, наскоро поздоровавшись, начинала тут же тараторить:
– Ну и как? Решилась ты наконец или нет? Можно подумать, что тебе предлагают бог знает какое унизительное дело! А между тем эта работа такая же, как любая другая, только что более денежная, чем эти проклятые шарфики. Кристину начинает уже одолевать нетерпение. Я вру ей как только могу, лишь бы только удержать это место за тобой. А ты всё еще раздумываешь да крутишь носом. Крути, крути! Придет зима, посмотрим тогда, что ты запоешь.
Луция отодвинула в сторону пяльцы и посмотрела Аниеле прямо в глаза:
– Признавайся, ты какую выгоду имеешь от всего этого дела?
– Ну вот! Я из дружбы о тебе хлопочу, а ты сразу…
Аниеля обиделась и ушла, но на другой день появилась у нас снова.
– Решайся немедленно. Время идет, а ты сидишь и ждешь, как цаца какая-нибудь!
Лицо Луции сильно побледнело, глаза, устремленные на Аниелю, загорелись гневом и презрением:
– Напрасно ты не говоришь о том, как заключила пари с клубистками…
Аниеля покраснела, как рак, а Луция, не спуская с нее глаз, продолжала:
– Каждая из клубисток поставила по плитке шоколада за то, что я не соглашусь занять это место. А ты приняла это пари. Единственная из всех! Одна против всех девушек! И Зуля смеялась, что вся твоя зарплата уйдет на шоколад, потому что ты проиграешь пари.
Обе смотрели друг на друга так, словно мерили свои силы: Луция – очень бледная, очень сдержанная; Аниеля – смущенная и взволнованная.
Я подумала, что давно не видела такого любопытного поединка двух взглядов на жизнь. Интересно, что клубистки без колебания сделали ставку на Луцию! Это было великолепно! Они жертвовали плиткой шоколада, но ведь речь-то шла в конце концов не о шоколаде, а об их убеждениях. Мне так хотелось бы всех их крепко-крепко обнять! У меня было такое чувство, будто они своим благородным поступком сняли с нас всю тяжесть шарфиков и затхлой шерсти, которая в течение многих месяцев давила нас. На сердце у меня сделалось так легко и радостно, что захотелось петь.
Аниеля откашлялась:
– Слушай, Луция…
– Не хочу ничего слушать!
– Ну и не слушай, а я всё равно буду говорить! – прикрикнула она со злостью. – Все те девчата, которыми ты так восторгаешься, – глупые создания. Понимаешь? Они глупы, как пробки! Разве хоть одна из них была здесь и видела эту паршивую вонючую шерсть? Нет! Слышала, как горюет твоя мать? Тоже нет! А у меня – мягкое сердце, и мне жаль вас всех. И что в том плохого, что я выиграю шоколад, если ты согласишься занять это место и будешь им довольна? Уж наверняка я одна бы его не съела! А еще угостила бы и тебя, и Наталью!
Уверенность, с которой она говорила, произвела на меня впечатление. Я подумала о том, что Аниеля вовсе не такая уж плохая. Ведь она хотела – в случае выигрыша пари – дать мне шоколада! Это было очень мило и благородно с ее стороны…
Аниеля попрощалась и, хмурая, насупленная, ушла. А Луция весь вечер была очень довольной и веселой.
Однако на другой день на нас обрушился гром с ясного неба. Бабка привезла совершенно больную Изу. У нашей младшей сестрички был гнойный плеврит. Когда у нее миновал кризис, врач категорически потребовал отправить девочку в Закопане.
«Вот теперь-то у нас уж по-настоящему шатер отца зачумленных», – подумала я.
Тишину в комнате нарушал только стук пяльцев. Луция ежедневно поднималась в четыре часа утра, а в пять уже сидела за шарфиками. Она делала их с отчаянным упорством и лихорадочной поспешностью, словно речь шла о первой награде на каких-то соревнованиях. Время от времени она отрывалась от пяльцев и склонялась над покашливающей сестренкой. Иза продолжала температурить и заметно слабела со дня на день. Мать обивала пороги благотворительных комитетов, а потом, не добившись никакого результата, часами высиживала возле больной, с глазами, распухшими от слез. Однажды она сказала:
– Если бы удалось достать где-нибудь двести злотых, Изу можно было бы устроить у одной моей школьной подруги в Закопане. Продавать нам уже нечего. Даже если бы мы пустили в оборот одеяла, то получили бы от этого не более пятидесяти злотых.
Я взглянула на Луцию. Она склонила покрасневшее лицо над пяльцами, лихорадочно дергая шарфик.
– Это верно, что нам неоткуда взять двести злотых, – начала я размышлять вслух. – Вот если бы Луция нашла какое-нибудь место да попросила бы жалование за несколько месяцев вперед…
Я умолкла, встретив ее взгляд. Боже мой! Что это был за взгляд! Никогда в жизни мне не забыть его!..
Врач, который пришел на другой день, чтобы осмотреть Изу, сделал печальное лицо и сокрушенно покачал головой. А вечером Луция без единого слова положила на стол двести злотых.
Не притронувшись к ужину, она пошла спать. Натянув голову одеяло и отвернувшись лицом к стене, она лежала без движения, не засыпая, но и не обнаруживая признаков жизни.
В тот вечер мы ходили по комнате на цыпочках и говорили приглушенными голосами, то и дело бросал беспокойные взгляды в сторону кровати, на которой, скорчившись, лежала Луция. Никто из нас не осмелился о чем-либо расспрашивать ее.
Когда мать уехала с Изой в Закопане, в нашем жилище воцарилась еще более беспросветная, гнетущая скука. Как-то в один из таких особенно скучных дней, после полудня, не зная, чем заняться, я отправилась в клуб в надежде встретить там Аниельку и вместе с нею пойти потом на Плянты.
Мрачный зал «Клуба молодых полек» был пуст. Я намеревалась уже уйти обратно домой, когда услышала из-за двери в меньшую комнату чьи-то веселые голоса. Я подошла к двери на цыпочках и заглянула в замочную скважину. В комнате, в лучах яркого света, врывавшегося в окно, возле столика сидела пани Кристина. Около нее стоял молодой мужчина с симпатичным и приветливым лицом.
Я притаилась возле дверей, собираясь подслушать, о чем у них идет речь.
– «Заступник», «Голос Кармеля»… Чудесно! – мужчина отодвинул в сторону журналы, лежавшие на столе. – С каких это пор ты, Кристя, стала такой набожной?
Пани председательница неопределенно повела плечами.
– Оставь ты меня в покое! Ведь я сама-то их не читаю. А этим девчатам нужно дать какую-нибудь духовную пищу! Не так давно одна из них пыталась покончить самоубийством.
– Ну и что? Ты думаешь, что это, – мужчина потряс в руке одним из журналов, – могло бы ее спасти? Ха, ха!.. Нужно было дать девушке элегантное платье, по возможности подыскать ей хорошего парня…
– Да они все очень охотно это читают!
– Они бы предпочитали, наверно, всё же «Трендовату».[54] Но вы все: и ты, и твои приятельницы – считаете что религиозность – святая святых филантропии… А там что у тебя? – указал мужчина на пачку исписанных листов бумаги.
– Это рефераты клубисток на тему: «Милосердие». Я еще не просматривала их…
– Покажи-ка мне. – Мужчина взял в руку несколько листков и, пробегая их глазами, продолжал говорить: – Я вижу, что ты не на шутку вошла в роль воспитательницы молодых душ. Есть только у меня сомнения, – правильный ли путь ты избрала? – Тут мужчина неожиданно прервал свои рассуждения и разразился громким, заразительным смехом. – Вот это да! Послушай только! Просто бесподобно!
54
"Трендовата" ("Прокаженная") – популярная в довоенной Польше книжка, идеализирующая жизнь аристократических слоев общества и наполненная фальшивым сентиментализмом.