Деревянные фаготы [Собрание стихотворений]

То, что он сделал, было невероятно.

Он узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру, и, войдя, положил на стол свое служебное оружие – пистолет-маузер с деревянной ручкой.

Это был знак того, что он хочет говорить, а не стрелять.

Бандиты ответили вежливостью на вежливость и, в свою очередь, положили на стол револьверы, обрезы и финки.

– Кто из вас, подлецов, убил моего брата? – спросил он.

– Я его пришил по ошибке вместо вас, я здесь новый, и меня спутала фамилия, – ответил один из бандитов.

Легенда гласит, что Остап, никогда в жизни не проливший ни одной слезы, вынул из наружного бокового кармана декоративный платочек и вытер глаза.

– Лучше бы ты, подонок, прострелил мне печень. Ты знаешь, кого ты убил?

– Тогда не знал. А теперь уже имею сведения: известного поэта, друга птицелова. И я прошу меня извинить. А если не можете простить, то бери свою пушку, вот тебе моя грудь – и будем квиты.

Всю ночь Остап провел в хавире в гостях у бандитов. При свете огарков они пили чистый ректификат, не разбавляя его водой, читали стихи убитого поэта, его друга птицелова и других поэтов, плакали и со скрежетом зубов целовались взасос.

Это были поминки, короткое перемирие, закончившееся с первыми лучами солнца, вышедшего из моря.

Остап спрятал под пиджак свой маузер и беспрепятственно выбрался из подвала, с тем чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами.

Он продолжал появляться на наших поэтических вечерах, всегда в своей компании, ироничный, громадный, широкоплечий, иногда отпуская с места юмористические замечания на том новорос-сийско-черноморском диалекте, которым прославился наш город, хотя этот диалект свойствен и Севастополю, и Балаклаве, и Новороссийску, и в особенности Ростову-на-Дону – вечному сопернику Одессы.

Остапа тянуло к поэтам, хотя он за всю свою жизнь не написал ни одной стихотворной строчки. Но в душе он, конечно, был поэт, самый своеобразный из всех нас.

Вот каков был прототип Остапа Бендера.

З. Шишова. Смерть *

У ворот звонили, целовались,
Говорили нежные слова,
Руки жали, второпях прощались,
И кружилась голова.

По ночам, друг друга вспоминая,
Разметавшись, плакали во сне.
– Ты ли это, ты ли, дорогая,
Наклоняешься ко мне?

– Это я, но ты ли это, милый?
– Это я, но губы, губы где?
Сохнет белый венчик над могилой,
Пригвожденный на кресте.

XII. 918

Моему сердцу

Что опять следишь за парами
И ведешь проклятый счет,
Что колотишься ударами,
Сердце, кто тебя зовет?

За тяжелыми заботами
Ты себя побереги,
Или снова за воротами
Слышишь милые шаги?

– Дверь тихонько отворяется,
Это сон или не сон?
Улыбаясь, наклоняется
Над моей постелью он.

Пес залает ли заброшенный,
Петли ль скрипнут у ворот,
– Что ты рвешься, друг непрошенный,
Сердце, кто тебя зовет?

XII. 918

Ходит ветер над могилой,
Ты один лежишь в гробу,
Только стал роднее милый
Завиток волос на лбу.

Только делаются ближе
Голубые жилки рук… Вот…
А больше не увижу
Я ни радостей, ни мук.

Поворачиваю томно
В сладкой ране острие:
Слаще всех причуд любовных
Целомудрие мое.

1.919

Рука руки искала на колене,
Глаза закрылись в томном забытьи,
Но положила смерть сухие тени
На губы воспаленные твои.

Открой глаза и подыми ресницы,
Не закрывай ладонями лица, –
Я не боюсь, мне ночью не приснится
Тяжелая усмешка мертвеца,

Тебя я помню светлым и влюбленным
Весной в кафе за золотым стеклом…
Сухая встреча, строгие поклоны
И нежные записки под столом.

I. 919

Смерть

Ах, за милою пирушкой
Все, как будто год назад,
– Те же губы, та же мушка,
Те же карие глаза,

Так же, опустив ресницы,
Ты бокал подымешь свой,
Не решаясь поделиться
Влагой светлою со мной.

– Ветер веющий весенний,
Ноги пьяные легки,
Пьяный кучер, и с сиденья
Упадают седоки…

Только легкий запах тленья
От безжизненной руки.

XII. 918

А. Яворская