Все дело какой-нибудь секунды – спасся тот, кто опустил раньше курок…
Шору было всего 22 года.
Он был поэт, и он был – инспектор уголовно-розыскного отдела!.. Какая дикая, чудовищная антитеза…
Мы уверены, что нигде в Европе нет во главе уголовного сыска – студентов и уверены в том, что нигде люди, выслеживающие убийц и поджигателей, охотящиеся за ними по ночам, посещающие, по делам службы, все гнойные ямы разврата и преступлений, не сочиняют трогательно-нежных и детски-наивных песенок. Нелепая наша, спутанная, злая жизнь!
Я знал Шора еще ребенком, учеником младших классов гимназии. Вижу его теперь перед собою мальченком <так!>, очень застенчивым, но неподатливым и упрямым. Он был добрым товарищем, прилежным школяром – но чувствовалось, что душа эта заперта для посторонних, даже для родных, близких, тяжелым замком, что уста эти не скажут, что надумала большая, вся в вихрах голова…
Он стал писать стихи очень рано – стихи, на мой взгляд, неуклюжие по форме, но искренние, трогательные по настроению. В них встречались образы самые неожиданные… Его деревня, пути, луны и девушки страдали от какого-то космического холода, для них давно истощилась солнечная энергия, и они жили в веках столь далеких от нас, накануне неминуемой планетной катастрофы.
Самому Фиолетову-Шору было холодно в жизни, и, чтоб сердце 22-летнего юноши не застыло, он стал искать опасностей и жгучих ощущений. Видеть за собою постоянно чужую тень, чувствовать на шее своей дыхание врага, следить из щели старого заброшенного лабаза за малейшими движениями грабителей, приближающихся к дому, расположенному на противоположной, яркой стороне, наблюдать блеск ножей и револьверных дул – для Шора значило бороться со скукой, с подкрадывающейся дремотой…
В какую семью попал этот нежный поэт, представляющий себе, что в лунные ночи зреющие фрукты хотели бы укрыться от мороза белых лучей легким и тонким атласным одеяльцем!
Над ним, над его временем и над его думами приобрели власть алкоголики и эпилептики, преступники-хроники и преступники-истерики: одни с преобладанием страстей, другие – с преобладанием холодной осмотрительности…
Спуститься в этот мрак антиобщественных чувств, смешанных в танце тел, созданных для развлечения палача – страшнее, мучительнее, чем живому и чувствующему спуститься в ад!
И теперь, когда я узнал, что Фиолетов – поэт таинственных намеков, поэт жалоб, похороненных в застенчивой душе, убит и убит Шор, инспектор уголовного сыска, убиты все сущности в одном лице – я так ясно представляю мальчика-гимназиста, который раз сказал мне в мае, потирая свои большие красивые руки: «Холодно!»
Есть ли на свете тяжесть большая, чем это вечное, не проходящее ощущение жестокой тишины смертельных морозов!
Ал. Иновин – настоящее имя Бархин Константин Борисович (1879–1938) – преподаватель русского языка в частной мужской гимназии М. М. Иглицкого; сотрудник газеты «Одесские новости», журналист, автор поэтических сборников.
Одесские новости. – 1918. – 29 (16) нояб., № 10854. – С. 4.
Ал. Соколовский
Памяти поэта Анатолия Фиолетова
La mort nons fait dormir une eternelle nuit.
La mort a des rigueurs a nul autre pareilles.
Злой рок тяготеет над нами. Год тому назад, выстрелом в рот, покончил с собой молодой поэт Юрий Адлер, оставив на полях книжки Маяковского записку: «Жить скучно!» Месяца два тому назад от воспаления легких умер совсем еще юный, подававший надежды поэт Анатолий Гамма. Ныне, с глубокой грустью приходится примириться с трагической смертью 22-летнего Анатолия Васильевича Фиолетова.
Покойный как будто предчувствовал свою трагическую смерть.
Друзьям его известны эти строки из последнего его стихотворения:
Фиолетов был немного авантюристом. Авантюрист, в высоком смысле этого слова, знаменующем любовь к ярким приключениям и непримиренность с тусклой повседневностью. Помню, как он мечтал о странствии в Индию – пешком! Не это ли стремление к неизведанному толкнуло его на опасную службу в милиции и заставило брать на себя самые рискованные поручения?
Четыре года тому назад он сказал в одном из альманахов: