Трудно было уследить за большинством прочитанных пьес благодаря тому, что прочитаны они были весьма плохо, неумело и бледно, и не дошли до аудитории. Пусть бы не авторы читали их, а люди, умеющие хорошо передавать публично стихотворную речь, – что, как известно, особенно трудно (нужно здесь отметить просто хорошее чтение своих стихов г-жей В. Инбер).
И еще одно замечание: банальность и штампы, которые я отмечал выше в творчестве большинства выступавших, проявляется и в особой, просто убийственной для читаемой пьесы манеры чтения – непременно нараспев в монотонном скандировании, в каком-то однообразном подчеркивании внешней звуковой музыки стиха, совершенно скрадывающей его поэтическое содержание. Какое тут проникновение в творческий мир автора, когда с трудом удерживаешься от предательского смеха?..
Возьмите те же пропетые, напр[имер], стихи Фиолетова и прочитайте их просто тепло, душевно стараясь уловить переживания поэта, и они тронут, произведут совсем иное, более выгодное впечатление. С музой Фиолетова на этом вечере нас мало ознакомили, и это жаль. На ее примере многое в модернизме могло бы уясниться аудитории.
Вот его маленькая поэма о лошадях:
Конечно, это вовсе не поэзия, а самая простая проза, только рифмованная, но и в этой шуточной как будто, но такой грустной по существу пьеске, как и в других его стихах, чувствуется какое-то свое, искреннее человеческое переживание, жалость человеческая, что притягивает к себе, что может затронуть в душе читателя какую-то струнку – не смешивайте только эту струнку с элементами поэтического восприятия; и вот этим именно своим идейным содержанием (не Бог весть какой глубины, элементарным, конечно, как элементарны так увлекающие публику «цыганские романсы») нравятся публике, которая не очень-то разбирается в вопросах поэзии наиболее искренние поэты «молодой школы». Нравится именно их искренность, боль их душевная, раскрывающаяся в прозаических стихах, их житейские переживания но здесь нет преодоления прозы, нет подъема творческого, нет того высокого искусства, что только оправдывает существование поэта. Это – в лучшем случае, человеческие документы, но не документы поэтические.
О Фиолетове два кратких слова сказали тепло, просто и содержательно гг. Гроссман и Гершенкройн.
Одесские новости. – 1918. – № 10875, 26 (13) дек. – С. 3.
Вечер поэтов
Южная мысль. – Одесса, 1918. – № 2360, 26 (13) дек. – С. 3.
Стани [Станислав Радзинский][2]
Венок поэтов (Вечер памяти Ан. Фиолетова)
Итак мы не увидим его больше, молчаливого, с японским разрезом глаз, с странной и чуточку прыгающей речью.
Стихи Фиолетова были стихами большого ребенка, заблудившегося в большом городе, доброго мальчика, чья усмешка ласкова, чьи глаза печальны; глаза мальчика, жалеющего груши, которым очень холодно, и лошадок, которым очень тяжело.
Но в душе у этого мальчика звучали струны, которых не было слышно у других. И эта исключительность, эта самобытность Фиолетова бросалась в глаза.
Оно было приятно и благородно, слово Леонида, которое произнес Гроссман о Фиолетове. О, если бы его слышал Фиолетов! Если бы он мог узнать, что его стихи «о лошадях простого звания», у которых «так много самообладания», привели в восторг маленькую девочку, которой прочел эти стихи взрослый дядя. Как бы он был счастлив этим успехом у пятилетней девочки, – поэт, который хотел походить на десятилетнего мальчика.
Но он не обрадуется. Впрочем не будем его жалеть. Прав был докладчик, говоря, что к могиле молодого поэта так применимы забытые стихи забытого Кюхельбекера:
Может быть, Фиолетов и счастлив. И это к лучшему. Может быть, он может сказать нам: «Не нужно меня жалеть. Нужно мне завидовать. Грешно жалеть тех, кто ушли чистыми. Ваш мир меня никогда особенно не привлекал и всегда казался мне серым и холодным. Я и не жил в этом мире. Я предпочитал находиться в маленьком китайском царстве теней, улыбок, доброго дяди Андерсена, нежных лошадок, добрых художников. Может быть, для того, чтобы остаться таким же чистым, нежным и далеким от вас, люди, я предпочел сделать так, чтобы рано уйти от этой жизни. Я ушел молодым, но зато ушел от жизни поэтом и праведником. А вы – книжники и фарисеи»…
Но вернемся к вечеру.