Осень на даче
В пальто лакированном нежный рояль простудился,
Уныло жужжали продрогшие хриплые струны,
А август прозрачный слезами глухими залился,
По-детски вздыхая средь ночи сырой и безлунной.
Наутро закашляли тягостно хмурые ветры,
И сад полысевший, кивая печально ветвями,
Позволил деревьям надеть известковые гетры…
Безрадостно осень приходит ненастными днями.
Обои
Высовывают тяжко свечи
Из фитиля тугой язык;
В обоях глупая овечка
Недоуменно морщит лик.
Ей не понять, что свечи гаснут,
Увидя свет зари в окне,
И хочется ей крикнуть страстно:
«В чем дело? расскажите мне?..»
Щелкунчик и Мышиный Князь
Щелкунчик в нарядном лиловом камзоле
На елке подарен был маленькой Оле.
Щелкунчика взоры горели отвагой,
И он, опоясанный тонкою шпагой,
В лихой треуголке, с косичкой немецкой,
Пленил окончательно кукол из детской.
Случалось, колол он зубами орешки,
И куклы, конечно, всерьез, без насмешки,
Шептали друг другу восторженным тоном:
«Как много в нем общего с древним Самсоном!»
Однажды Щелкун волновался безмерно,
Увидев, что мыши в тулупчиках скверных
По детской средь ночи нахально шныряют
И куколок спящих пребольно кусают.
Тогда из гусар, в панталончиках красных,
А также китайцев, ужасно моргавших
Косыми глазами, он выбрал наилучших,
И с доблестной ратью вояк столь могучих
Щелкун, не бояся мышей ни на йоту,
К ним в стан посылает военную ноту.
Едва только куклы об этом узнали,
Их красные щеки от слез полиняли.
Одна из них с именем нежным: «Агата»,
Прижавши Щелкунчика к персям из ваты,
Воскликнула: «Ах, у меня сердцебьенье!»
И тотчас лишилася чувств от волненья.
Щелкунчик снял пояс с девичьего стана,
Сказав: «Я в бою забывать не устану
Агату, мою дорогую подругу,
И сим пояском повяжу себе руку».
Затем он отправился в бой… И, конечно,
С мышами сражался вполне безупречно.
Солдаты из пушек горохом стреляли,
Трусливые мыши метались, пищали,
И вскоре, услышав, что князь их в порфире,
Захваченный в плен, умоляет о мире, –
Постыдно покинули поле сраженья,
Тем самым признавши свое пораженье.
Щелкунчик отпраздновал шумно победу,
Мышиного князя зажарив к обеду,
За то что, захваченный ловко в охапку,
Щелкунчика нос изувечил он лапкой.
Щелкунчик, понятно, краснел и стыдился,
Но вскоре с изъяном своим примирился
И с доброй Агатою зажил счастливо,
Хоть нос и синел, как французская слива…
Из альманаха «Сад поэтов» (1916)*
У тебя коронка бледная
Светло-пепельных волос.
Я любовь тебе принес,
Но любовь такая бедная…
Ты царевна стройно-стройная,
Аметисты в блеске глаз.
Любишь только темный газ –
В светлых платьях беспокойная.
Знаю я – улыбка пьяная,
Бледность строгая лица
Ждет любовника-жреца,
А любовь, земная, странная,
Без молитвы и молчания
Для тебя смешна до слез.
Ты – в сияньи нежных грез,
В сладкой грусти ожидания…
«Отчего же ты не хочешь мне сказать…»
Miserarumst neque ашоп…
Отчего же ты не хочешь мне сказать, что любишь, злая,
Сердце бедное не мучить, не сушить печалью мрачной?
Отвечай мне, о пастушка!
Там, в лесу, где зори пахнут земляничными цветами,
На лужайке возле стада ты лежишь на козьей шкуре
И, лукавая, смеешься.
Но не знаешь, хохотунья, смуглотелых калабрийских
Пастухов, угрюмых видом. Их любви не отвергают.
Бойся мести калабрийца!
Ах, моя любовь смиренна. Я ножом грозить не стану.
Губы красные ягненка – ты похожа на ягненка –
Целовать позволь мне долго.
Письмо
Вы в робе из батистов
Пленительней наяды.
Маркиза, ваши взгляды
Прозрачней аметистов.
Гуляя с королевой
В золоченом Версали,
Красой Вы всех прельщали,
Клянусь Пречистой Девой…