В ту страшную ночь Тереса переменилась не меньше, чем Ляонас, получивший дядино хозяйство. Разница лишь в том, что Лабжянтис стал кичливее, оборотистее и пронырливее, а Тереса, походившая до этого на весенний погожий денек, вдруг помрачнела, затаилась, как это делают птахи перед грозой или несчастьем.
Ни потрясение, которое она пережила на кладбище, ни чай из руты, ни жарко натопленная баня не помогли Тересе извести дитя в утробе. Однако ребеночек родился нездоровый: ножки у него были не больше того места, по которому Тереса определила, что у нее мальчик.
Она знала, что вот-вот разрешится, но матери сказала – не раньше, чем на масленицу, и та со спокойной душой ушла к соседям свинью потрошить, колбасы готовить. Тереса решила справиться в одиночку. Ей было все равно: умрет дитя – хорошо, оба они – и того лучше.
Почувствовав, что началось, она быстренько отодвинула в сторону прялку и еще успела поставить на огонь воду…
Ляонас же за все эти месяцы так и не появился. А встретив случайно его брата, она спросила, как поживает новоиспеченный хозяин.
– Горе мыкает, – ответил тот. В долгах как в шелках… Ищет невесту побогаче.
– Так чего ж принимал такой подарочек? – спросила Тереса, ища глазами, к чему бы прислониться.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – осклабился брат Ляонаса и отправился своей дорогой, так и не сказав Тересе ни единого доброго слова.
И все же быть того не может, чтобы Лабжянтисы не пронюхали про ее беду. Так ведь и у него глаза есть, да и люди давным-давно языками чешут.
Когда Тереса, обмотав поясницу какой-то холстиной, встала с кровати и поднесла к печи своего младенца, вода в котле успела остыть. Зачерпнув пригоршню, она плеснула водой на головку ребенка и тихонечко прошептала:
– Нарекаю тебя Ляонасом – во имя отца, сына и святого духа…
Затем окунула малютку в прохладную воду и без сил опустилась возле корзины с торфом.
«Утонет!..» – успело мелькнуть в ее затуманенном мозгу.
«Ну и пусть…» – словно самой себе ответила она…
Через несколько дней соседи, а там и все прихожане злословили, что девица Буйвидайте из деревни Гарде удушила или иным способом прикончила своего младенца. В тюрьму ее, потаскуху этакую, в застенок!.. Но доносить в полицию и свидетельствовать в суде никто не хотел. Однажды ночью кто-то, не пожалев дегтя, сверху донизу вымазал ставни и двери лачуги… Мужчины при встрече с Тересой двусмысленно ухмылялись, а женщины, глянув так, словно кнутом по живому стегали, тут же отворачивались и договаривались промеж собой не звать больше мать с дочерью ни спрясть, ни наткать, ни на толоке подсобить – пусть убираются прочь ко всем чертям, пусть с голоду подыхают, в проруби пусть утопятся, а только не марать им доброго имени односельчан!
И лишь когда Тереса и впрямь задумала вербеной отравиться, люди понемногу оттаяли. А тут еще настоятель в день святой Магдалены душещипательную проповедь прочитал с амвона, в которой, не называя имен, заступился за Тересу Буйвидайте, велел простить ее прегрешения, как сам Иисус Христос отпустил грехи Марии-Магдалене…
Подоспело лето, а с ним забот стало невпроворот, и частенько женщины, взмокнув от непосильного труда, спрашивали друг друга: за какие грехи такое мученье, господи?! Пока эту рожь в снопы увяжешь, все руки осотом исколешь. Нет, такая работа только для Тересы…
А Буйвидайте любой работы не чуралась. Она и прежде не сетовала. Бойка была девка до всего, эта-то бойкость, говаривали люди, и сгубила ее.
IV
Повилас Контаутас, старший сын того самого Контаутаса, которого пчелка сгубила, хотя себе жену еще не подыскал, слыл в округе незаменимым сватом. Подобно хорошему адвокату, которому подавай дела помудреней, Повилас тоже любил сводить тех, кто давным-давно морил надежду в пропахших плесенью сундуках с приданым или всю до последней крошки затолкал ее вместе с крепким домашним самосадом в холостяцкую трубку.
Тем самым пеньком, что не так-то просто выкорчевать, была для сватов Забелия Стирблите из соседней деревни. Вроде и собой недурна, и в теле, и деньги водятся, а никто на нее до сих пор не клюнул, хотя девица уже в летах. На толоку ее не зазовешь, до гулянок тоже не охотница, а если парень с ней словом через плетень перекинется, то сам же потом со смехом и рассказывает: «Пенка-то наша перетрусила, как бы я ее не сгреб… Пусть уж лучше котам достается!»
Парни прозвали девушку Пенкой за то, что была она белой да пухлой, как творог на троицу, голосок цыплячий, а уж пальчики ее, конечно же ни разу лебеду в огороде не пропалывали – вторая барыня Сребалене, да и только.
Видно, Лабжянтису потому она и приглянулась, что на каждом шагу учился он у своего дяди Людвикаса. Барыня Серапина и летом надевает в костел белые перчатки, Ляонас велит делать то же своей Изабеле – четки-то грубые, можно мозоли натереть… Покуда тетя жива, пусть Забе набирается у нее господских манер, а черную работу по хозяйству найдется кому сделать.
К тому же святую правду и Повилас, сват, Ляонасу сказал, когда они вышли за порог оросить угол Стирблисова дома и так кое о чем посоветоваться:
– Все себе в жены ищут девку поядреней, бой-бабу… Потому как у них дневные дела-заботы на уме. А тебе, Ляонас, в самый раз о ночных забавах подумать, хе, хе, хе!.. Женатому мужику не только днем жить.
– Ладно уж, – согласился Ляонас, – пусть только она от банка поможет отбиться. А не то как бы меня Людвикас не выставил.
– Погоди, дойдем и до этого. Лиха беда начало… Пришлось Ляонасу отдать свату за Изабелу свою концертинку, а молодая в придачу одарила его бараном да рубахой. На свадьбу прикатили все Лабжянтисы, и один из братьев рассказал Ляонасу, что Тереса голодает, щавелем только и перебивается. Люди даже козочку ее на выгон не пускают, вот и пасут они ее с матерью по обочинам да в балках.
Поначалу Ляонас вроде как и слушать не хотел, комедию ломал:
– А я-то тут при чем? Вы про это Юргису Даукинтису лучше расскажите…
Но, увидя, что у братьев свое мнение на этот счет, потупился и пообещал кое-чего подбросить Тересе после свадьбы.
– Не примет, – единодушно решили братья.
– Так что ж мне теперь? Как бы вы поступили?
– Сотню мог бы подкинуть, – неопределенно пожал плечами тот, кто чаще остальных встречал Тересу. – Ей не скажу, попытаюсь мамаше всучить.
Денег у жениха при себе не было – сдал их на хранение Сребалюсу, поэтому, выпив, он открылся Повиласу. Сват дал ему взаймы полсотни, а вслух стал прикидывать, кого бы бедняжке Тересе сосватать, как из беды ее вызволить…
– Знаешь что! – обрадованно воскликнул Ляонас. – Свози-ка ты к ней Стасялиса Горбатенького. Что тебе стоит? Дорога, правда, не близкая, так ведь и коня не одалживать. Поверь – там золото, не девка! Я бы ее и тебе присоветовал, да боюсь по уху схлопотать. А Горбатенького ты настрой…
…Не помогли отцу Астрейкиса те ароматные лекарства – после рождества старик преставился. Чтобы приглядывать за скотиной, управляться с землей или даже жердину для частокола найти, нужны были сильные руки или, на худой конец, ноги – хозяйство обойти, показать подручному работнику, где пахать, где сеять, а что под пар оставить. Но ведь если зовешь на толоку, за это тоже нужно отработать – во время жатвы, обмолота или уборки картофеля. Денег взять неоткуда, а какой из Горбатенького работник…
Вот и уселись прохладным весенним вечерком за миской вареной фасоли Стасялис с Повиласом Контаутасом и давай поминать, словно в той молитве про всех святых, знакомых девиц и вдов, Эльжбет и Котрин.