Он немного помолчал.
– И с недобитком этим, Хевельтом, запутались. Я же ему мозги напрочь вышиб, а получается – выжил, стервец, мемуары кропает. Как же так, а? Недавно Тимофеич раскопал списки моего отряда, нашел воспоминания нашего комиссара. Глубоко копнул Тимофеич, архив большой перерыл, вон, копии инфоров в ящиках, видел? И значусь я там пропавшим без вести, вот так! Все же был я на самом деле!
Вдали из-за поворота на дороге появилась медленно движущаяся точка. Кто-то шел к домам.
– Где вы там? – высунулся в окно Миронов. – Быстро сюда!
Прокеш сидел перед терминалом, а Виктор Тимофеевич за столом, барабаня по столешнице всеми пальцами. На экране сияющий Управитель Тоноян размахивал инфором с зеленой каймой глобальных разработок.
– Абсолютное большинство в Совете Управителей за проект! – Возбужденный голос комментатора бил по ушам. – Первый шаг в Большой Космос! Самый грандиозный проект за всю историю человечества!
Комментатор исходил восклицательными знаками. Утвердили проект экваториального фазоинвертора на Марсе. Теперь завертится карусель, пойдет работа. Впору обратно в монтажники.
Замелькали схемы, макеты. Перед нами закружилось светящееся кольцо, наложенное на контурный рельеф Красной.
– Это старые песни, – заявил Виктор Тимофеевич. – И начались они тридцать четыре года назад.
Прокеш с большим интересом посмотрел на него. Я подошел к окну – точка на дороге превратилась в черточку. Если свернет на развилке, значит, сюда.
– Корабль назывался «Шубников». Первая комплексная экспедиция на Сатурн. Исследование спутников, колец и атмосферы. Обнаружили в кольцах огромный черный сфероид – автоматический зонд неземного происхождения. Естественно – приключения, риск. У них был системщиком Михайлов, один из первых мотиваторов. Редкой интуиции человек. Он и еще двое проникли в эту черную махину, разобрались в управлении и привели… как же его тогда называли? Да! «Темный»! Вывели на лунную орбиту. Через месяц умер Михайлов, остальные почти сразу же после него. Подозревали, что они наглотались какой-то отравы. Так и не выяснили, впрочем. Тогда же и на всякий случай приостановили исследования планет-гигантов и дальше Марса решили пока не выдвигаться.
– Что-то такое я в программе по истории видел, – пробормотал Лыков, – но не помню, чем это кончилось.
– Ничем не кончилось, – сказал Миронов. – Как видишь, продолжается. А тогда ты глотал инфоры с двух концов. Хорошо помню, как ты по годам скакал, хватался за голову, потом опять подряд шел по годам.
– Было дело, – согласился Кузьма. – Я тогда от всего очумел. Мы-то просто жили, без хитростей, а тут выясняется, что времечко наше, ох, непростое было. Очумеешь от чехарды: перегиб, макияж, Конкордат, а то еще кракелюры эти…
– Кракелюры возникли после Конкордата, – возразил Миронов. – Ты путаешь глобальные и региональные проблемы. И вообще Конкордат всего лишь социально-экономическое взаимодействие многокомпонентных структур на этической основе. А после того как слегка разоружились и на пробу устранили границы, вышел конфуз. Населенные пункты, от столицы до какой-нибудь занюханной и богом забытой деревеньки, страшно заволновались и приняли ряд указов, постановлений, рескриптов и деклараций, ограничивающих, контролирующих, пресекающих и все в таком прелестном духе. Вместо границ государственных возникли сотни тысяч местных граничек. Начались игры с имуществом движимым-недвижимым, миграционный кошмар и половецкие пляски в экономике. Региональный феодализм – был такой взбульк в истории. К счастью, весьма краткий. Кракелюры – мелкие, невидимые трещины на старой картине. Вот чуть по мелким трещинам все и не расползлось. Потом ввели управительства, потом был контакт.
Миронов замолчал и почесал переносицу.
Историю космонавтики мы проходили давно, в шестом классе. Память у меня плохая, никак не мог запомнить, когда летели, как далеко, в каком году начинали освоение. Что-то еще рассказывали про сигналы, которые, кажется, до сих пор не декодированы.