С. 130. ...промежуточного мира <Zwischenwelt>. Возможно, имеется в виду то же самое, что в «Новом „Любекском танце смерти“» (с. 250) обозначено как «промежуток, отделяющий бодрствование от сна. Наподобие грезы» <eine Spanne zwischen Wachen und Schlafen wie Traum>. «Иносказание» о водоросли в речи Тучного Косаря (там же, начальные строки монолога) перекликается с историей о погребении Кебада Кении и его позднейшем высвобождении из гробницы. Водоросль, как и погребенный Кебад Кения, в ситуации отсутствия живительной влаги просто дожидается наступления благоприятного для нее часа.
С. 140. Докладчик. Здесь употреблено то же слово, каким обозначен один из персонажей в «Новом „Любекском танце смерти“»: Berichterstatter.
...увидеть в нем человека, чья теневая половина из-за тягот службы пребывает как бы в состоянии разложения, но, если судить по справедливости, она лишь отвернулась от света, что происходит порой и с другими насельниками Земли. Во второй части трилогии Тутайн однажды говорит Густаву (Свидетельство I, с. 214; курсив мой. — Т. Б.): «Тени нашей души не только лежат, отвернувшись от света, — они угрожающе обступают нас, словно демоны, как только нарушается равновесие равномерного сумеречного сияния». См. также рассказ Бедной души в «Новом „Любекском танце смерти“» (с. 278-279; курсив мой. — Т. Б.): «Мои жалобы — солнце в этом холоде и в этой ночи. <...> Мои спутники-тени все носили серые имена». Вспомним, что и суперкарго часто называют «серым человеком», «Серолицым».
С. 141. Точно в девять по солнечному времени... Истинное солнечное время можно узнать, измерив специальным астрономическим инструментом часовой угол Солнца. Такое время идет на протяжении года с разной скоростью (меняется продолжительность суток) и потому в жизни современных людей практического значения не имеет.
С. 145. ...пока сквозь нее проносятся в дикой скачке обнаженные сны тварного мира... Ср. слова участников Хора в «Новом „Любекском танце смерти“» (с. 260): «Мы — только голос / истерзанных существ / и тягостный зримый образ / их кошмаров».
С. 147. ...чтобы с обидным пафосом невозмутимости... Ср. описание Косаря в «Новом „Любекском танце смерти“» (с. 252): «У него патетические жесты, очень спокойные и величественные».
С. 149. ...из Батавии в Сурабаю. Батавия (с 1942 года — Джакарта) — город на острове Ява, с начала XVII века центр Голландской Ост-Индии, ныне столица Индонезии. Сурабая — второй по величине город Индонезии, расположен на острове Ява.
Погибший не был достаточно невозмутим, чтобы, так сказать, плыть по течению. Он всегда хотел настоять на своем. На взгляды Янна большое влияние оказал роман Альфреда Дёблина «Три прыжка Ван Луня» (1913), где описывается китайская секта «Поистине слабых» (имеющая смешанный буддийско-даосский характер и основанная на идее гибкого приспособления к событиям, непротивления злу). В статье «О поводе» (см. ниже, с. 390) Янн пишет: «Я помню, с каким воодушевлением читал „Три прыжка Ван Луня“ Альфреда Дёблина — роман, который, наверное, будет существовать вечно». Черты мировоззрения дёблиновских персонажей прослеживаются и в Перрудье, «слабом» герое одноименного романа Янна, и в членах молодежного «Союза слабых», о котором идет речь в последней, опубликованной посмертно пьесе Янна «Руины совести» (1961). См. об этом: Walitschke, S. 377.
С. 151. ...Эллена надломила свою впечатлительную неопытную душу, которая, еще пребывая во влажных мшистых сумерках, отважилась на борьбу с грубой реальностью, но, потерпев поражение, не перенесла изгнания с романтической родины? В первой опубликованной пьесе Янна «Пастор Эфраим Магнус» (1919) Якоб рассказывает шестнадцатилетнему Паулю сказку о его детстве (до периода полового созревания): Пауль в этой сказке предстает как принц, живущий в уединенном замке в прекрасном саду, и о такой жизни в целом говорится (Dramen I, S. 32): «Это было, как если бы он покоился на мшистой земле, на насыщенно-зеленом мху, в окружении благоуханных теней».
С. 160. ...чьи-то мягко подрагивающие руки обхватывают его шею и медленно, но упорно сдавливают ее, отнимая дыхание. Ощущение удушья еще раньше Густава испытывали Альфред Тутайн и Георг Лауффер (говорившие, соответственно, «придушенным» и «полупридушенным» голосом, с. 144 и 155).
С. 166. ...поверхности излома... Излом — вид поверхности, образующийся при расколе минерала.
Клеменсом Фитте овладела безумная идея: что его мать — само собой, проститутка — не умерла, как плотник многие годы полагал, не была заколочена в безымянный бедный гроб и закопана на кладбище (наверняка с тех пор перепаханном); что она, с другой стороны, не осталась непогребенной, не была препарирована <...> в какой-нибудь анатомичке... История корабельного плотника и его матери перекликается с историей негра Гари в романе Янна «Это настигнет каждого». О смерти своей матери, проститутки, Гари рассказывает в главе «Поминальная трапеза» (Это настигнет каждого, с. 210, 212-213; курсив мой):
— Да, она попала под машину, — говорит Гари. — Когда вчера вечером я зашел к <...>, там лежала повестка из суда по гражданским делам. Нелепая бумажонка, официальное извещение касательно наследства <...> Ларсон. У меня, Матье, подогнулись колени. Я сразу поверил, что мать умерла; но вместе с тем и не верил. Мне думалось, все может оказаться не так, потому что в самой бумаге ни слова о смерти не было. Речь шла о наследстве. Мало-помалу я заставил себя свыкнуться с мыслью, что мать могла умереть. <...>
<Гари пытается узнать о судьбе матери в госпитале:> Каждый что-то говорил. Она, дескать, умерла, совершенно точно. — Где же ее похоронили? — Этого они не знали. Она попала в Патологию. Там ее следы затерялись. Кто-то пробормотал, что она была проституткой... <...> Так вот, врачи якобы не знали, где она похоронена и похоронена ли вообще. Никто мне не сказал, что ее, скорее всего, пустили на препараты. Но я сам об этом заговорил.
Возможность такого обращения с умершим для Янна — одно из самых серьезных обвинений в адрес современной цивилизации. Вместе с тем, в его романах всегда остается возможность символического толкования подобных эпизодов. Так, в романе «Угрино и Инграбания» похороненный в храме скелет, в котором Мастер узнает свою мать, оживает и превращается в прекрасную женщину после крика Мастера: «Я люблю тебя, очень люблю!» (Угрино и Инграбания, с. 55). В романе «Перрудья» главный герой говорит то ли о себе, то ли о других (в чем-то родственных ему) людях (Perrudja, S. 55): «Норвегия хорошая мать... <...> Мать... речь ведь о бастардах... несет вину за неудачного ребенка. А кто же отец? Незаконный отец? Другой климат. Другое Пра-Время. Другие боги».
С. 166. ...разъята на слои, словно луковица (скелет, мышечные ткани, кровеносная система, нервные стволы, изъеденные болезнью органы), — в какой-нибудь анатомичке... Сравнение человека с луковицей отсылает к знаменитому месту из пьесы Генрика Ибсена «Пер Гюнт», где этот персонаж обращается к самому себе (Пер Гюнт, с. 292-293; перевод Ю. Балтрушайтиса; курсив как в тексте публикации):
Нет, ты не царь, ты — лук. И я тебя,
Мой милый Пер, сейчас же облуплю!
Тебе твое упорство не поможет.
(Берет луковицу и начинает снимать слой за слоем.)
Вот верхний слой, немного поврежденный, —
Моряк в беде, плывущий на обломках.
Вот тоненький листочек — пассажир; —
И все-таки он пахнет Пером Понтом.
За ним — искатель золота, весь сок
Иссяк, коль был. Вот лопасть с толстым краем —
Ловец бобров в Гудзоновом заливе.
Здесь — тонкий слой, похожий на венец; —
Долой его без лишних разговоров!
Здесь крепкий лист — любитель старины.
А здесь пророк, молоденький и сочный.
Но он притом так крепко пахнет ложью,
Что даже больно праведным глазам.
Здесь нежный лист, что тотчас же свернулся —
Властитель, живший в сладостях земли.
Вот лист — больной. Чернеющий; — по цвету Он может быть священником и негром.
(Срывает сразу несколько слоев.)
Листки без счета! Скоро ли ядро?!
(Ощипывает всю луковицу.)