— Директором филиала совхоза Воронова назначил секретариат райкома.
— Но рекомендовали-то вы?
— Я, — без колебаний признался Лузавин. — Волевой, обладающий незаурядными организаторскими способностями, умеющий и любящий работать с людьми…
— А кем он в зоне был? — опять перебил Смирнов.
— Заместитель начальника лагеря по воспитательной работе.
— И как воспитывал?
— Хорошо, — с плохо скрываемой холодной яростью ответил Лузавин. — Я готов еще раз повторить, Александр Иванович: двадцатилетняя работа в лагерях не дает мне оснований для угрызений совести. Я честно делал нужное дело.
— Всю войну — здесь? — не скрываясь, удивился Смирнов.
— Да. И выполнил свой долг: люди, которые могли дестабилизировать обстановку в тылу воющей страны, были надежно изолированы мной.
— И те, что по пятьдесят восьмой, — добавил Смирнов.
— Я устал от этой демагогии, Александр Иванович. Еще какие вопросы имеются?
— А кто такой Иван Фролович, фамилию, правда, не запомнил?
— А, Ванюша! — ностальгически улыбнулся Эрнест Семенович. — Правая рука Воронова, руководитель художественной самодеятельности в лагере.
— Что ж, спасибо за сведения, — Смирнов поднялся. — Если возникнет нужда и мне придется вновь вас навестить, не прогоните?
Говоря дежурные слова, Смирнов внимательно изучал гладкую моложавую физиономию Эрнеста Семеновича — ждал понятной реакции человека, у которого не спросили ничего: зачем же ты все-таки приходил? Но ни в мимике, ни в жесте, ни во взгляде — ничего, кроме казенной вежливости. Крепкий мужичок, крепкий.
— Буду только рад, — ответил Лузавин, но напоследок все-таки не утерпел: — Ну, а как расследование? Продвигается?
— Это я все продвигаюсь. Вот сейчас двинусь Роберта Жабко порасспросить. — Смирнов вдруг — осенило! — удивился страшно: — Что это у вас Робертов, как собак нерезаных!
— Вероятно, мода, — объяснил Лузавин и протянул руку.
Но не к Жабко пошел Смирнов. Вышло время, отпущенное медэксперту. Типовая районная больница, такая же как в Пушкино, в Меленках, в Козьмодемьянске: три этажа, белые стены, окна без занавесок, чахлый садик перед парадной стороной, в котором, сидя на поломанных скамейках, грелись на солнышке или раздраженно общались с родственниками больные в бледно-сиреневых байковых пижамах и халатах.
— Как мне найти патологоанатома? — спросил Смирнов у справочного окошка.
— Обойдете здание, а за ним — одноэтажная пристройка. Он там, — не любила справочная дама патологоанатомов и их посетителей. Да и не за что их любить.
Смирнов обогнул главное здание и, как ему показалось, попал на свалку. Искореженные бело-ржавые кровати, расколотые судна, гнутые никелированные термостаты, остатки деревянной мебели, битый кирпич, ломаная облицовочная плитка — все это образовало три в рост человека разлапистые кучи. По заднему двору определял хозяина Смирнов. Хозяин городской больницы был полное говно.
Смирнов постучал в обитую жестью дверь. Открыл сам медэксперт. Черт, забыл его имя, отчество, и имя — отчество следователя забыл. Надо бы у Поземкина узнать. Но пока лишь так, на легком, вроде бы, юморе.
— Как дела, многоуважаемый док из Скотланд-Ярда?
— Только что закончил прокурора, — сообщил тот, отодвинулся в сторону, приглашая: — Прошу к нашему шалашу, — и вместе со Смирновым вышел в канцелярскую комнату для бумажного оформления причин разнообразных смертей. — У меня для работы условия ужасные. Ужасные! Стол, инструментарий уровня каменного века. А о холодильнике и говорить не хочу.
Медэксперт стянул с трудом резиновые перчатки, под халатом порылся в кармане пиджака, достал пачку сигарет «Ароматные», спички и бурно закурил. Комнатушка мигом наполнилась сладковатым дымом. Смирнов помалкивал, понимал: человеку надо отряхнуться от профессиональных подробностей.
— Спрашивайте, — сказал доктор, вертикально воткнув чинарик в медицинский тазик, заменявший пепельницу.
— Причины смерти?
— Как и в первом случае, так и во втором, смерть наступила от страшной силы и умело нанесенного удара по голове тяжелым металлическим предметом. Убитого тут же пробили насквозь железным заостренным стержнем.
— Почему — сразу?
— Это легко определяется по количеству вытекаемой крови. Когда кровь вытекала из этих тел, она была теплая, еще не начавшая сворачиваться.
— Объяснимого на бытовом уровне смысла прокалывания штырем нет никакого. Может, док, этот смысл имеется с медицинской точки зрения?
— Держи карман шире! Просто зверство, садизм какой-то некрофильский! Тем более, что наносивший удар кастетом знал — убивает с первого раза.
— Оба убийства похожи? И, если есть расхождения, в чем?
— Оба убийства, по сути, идентичны. И скорее всего осуществлены одним и тем же предметом.
— Тяжелым кастетом, как говорят мои клиенты, темняком. Теперь, хотя бы приблизительно, как и откуда были нанесены удары. Справа, слева, снизу, сверху, спереди, сзади?
— Оба удара очень похожи. Но как понять, откуда били? Если спереди, то справа, если сзади, то слева… Нет, нет, точно ответить вам не могу.
— Оба убитых весьма небольшого роста. Как вы думаете, убийца был выше их?
— Ничего не могу сказать, — мрачно произнес доктор и вдруг страшно разозлился: — Да поймите же вы, я — не судебно-медицинский эксперт, я — районный патологоанатом, который исследует людей, скончавшихся естественной смертью для того, чтобы узнать правилен или неправилен был метод лечения!
— Доктор, можно мне на них глянуть? — тихо попросил Смирнов. Доктор достал еще одну «Ароматную», прикурил от своего же окурка, затянулся, успокоился и согласился:
— Если вам так хочется. Правда, Власов собран и сшит — сегодня похороны, а прокурор пока сильно разворочен.
Доктор услужливо открыл жестяную дверь побольше, и изнутри дыхнуло холодом.
Смирнов пробыл в морге минут пять. Прикрыл за собой дверь, передернул плечами, попросил:
— Дайте закурить, доктор, будьте добры.
— Бросили, что ли? — грубовато-доброжелательно поинтересовался доктор, протягивая Смирнову пачку «Ароматных». — А мне никак нельзя: единственное спасение от здешних благовоний. Ну, выяснили что-нибудь?
— Да так… — неопределенно ответил Смирнов и закурил. — Умыться можно?
— Валяйте, — доктор кивнул на раковину в углу комнаты.
Отвыкая от морга, Смирнов медленно брел по Нахте без цели. Потом вспомнил про цель и бойко зашагал к закусочной.
У Матильды дым коромыслом: опять косяком пошли шоферы. Она увидела Смирнова, покивала, давая ему знать, что увидела, и кивком же указала на угловой пустовавший в полутьме столик, за которым утром сидел Олег Торопов.
— Все в порядке, мальчики? — громко спросила у зала Матильда. Мальчики-шоферюги без слов — помотали головами, помычали — ответили утвердительно, и она направилась к столу Смирнова. Уселась, спросила, добро усмехнувшись: — Вопросы будете задавать, которые утром задать не успели?
— Если бы вопросы! Просьба, Тилли.
— Просите, — предложила она.
— Ты Коммерцию знаешь?
— Я ею занимаюсь, но не знаю, наверное.
Смирнов заржал, ржал долго, а потом сказал:
— Извини меня, Тилли, я совсем не о том. Директор столовой в леспромхозе Межаков Валерий Евсеевич — твой подчиненный?
— Наоборот, он — мое начальство. Моя закусочная — его филиал.
— Непонятно. Ты — в райцентре, он — в глубинке.
— Очень даже понятно. При таком положении начальников вдвое больше надо. В райторге есть начальник надо мной и начальник над Межаковым. А еще есть начальник над торговой сетью столовая-закусочная. А над всеми тремя начальниками четвертый начальник — начальник общепита.
— Я тебя о Коммерции спрашиваю, а ты мне начальниками голову морочишь! — рассердился Смирнов.
— Коммерция — это Валерий Евсеевич? Ему подходит это прозвище, правда.
— Не прозвище, а кличка, кликуха!
— Вы мне нравитесь, Александр Иванович. Не кричите на меня, пожалуйста!