— Ну, о чем мы говорили? — вслух вспомнил Олег. Обрадовался, вспомнил: — Об архитектуре города Нахты. Весьма и весьма поучительная архитектура.
— Ты не отвлекайся, Олежек, ты по делу… — ласково посоветовал Смирнов.
— Как раз по делу, Санек! Взойди на горку, а их тут много, окинь взором скопление жилищ аборигенов, и тебе все сразу станет ясно, ибо ты в мгновенье обнаружишь обиталище саранчи. Боярские хоромы, помещичьи усадьбы, английские коттеджи, а вокруг черные-черные дома дореволюционной постройки среди сараюшек и гнилых заборов.
— Главная-то по твоей терминологии саранча в типовом многоквартирном доме проживает.
— Это временщики, Саня. Они здесь переживают свое низкое пока, как они считают, положение и ждут момента отличиться. Отличатся и сразу же — наверх.
В дверь кокетливо — азбукой Морзе — постучали.
— Твою мать! — негромко, но темпераментно выразился Смирнов.
Блондинка Вероника бесцеремонно распахнула дверь номера и, увидев мужское застолье, тут же плюхнулась на единственный свободный стул. Две девицы поскромнее остались в коридоре и, наблюдая через открытую дверь занимательное действо, нервно и стеснительно хихикали.
— А мне налить? — жеманно потребовала водки Вероника.
Смирнов глянул на свои часы, было четверть третьего, грубо заметил:
— Вам работать следовало бы, а не водку жрать.
— Вы — хам! — взвилась блондинка, но взвилась на месте, со стула не поднялась.
— Есть самую малость, — согласился Смирнов. Он-то поднялся: разговор с Олегом стопроцентно накрылся, а впереди — Жабко, а впереди — Коммерция.
— Можете не уходить, — милостливо разрешила Вероника. — В связи с самокритикой я Вас прощаю, — и девицам в коридоре: — Девочки, к нам, к нам!
Девочки к ним, а Смирнов — от них. Его никто не задерживал. Поймал, правда, при выходе собачий виноватый взгляд Олега, но в злобе никак не отреагировал на него. Если не считать, что с треском и грохотом захлопнул дверь номера.
Вот она, Нахта, вид с горы. Прав, во всем прав оказался запойный алкоголик и знаменитый бард Олег Торопов. Ряды черных гнилозубых старческих челюстей с редкими золотыми и фарфоровыми коронками — заставил-таки бард затрапезного подполковника милиции мыслить и ощущать жизнь метафорами. Неизвестно для чего Смирнов пересчитал чужеродные в гниющей пасти города щегольские коронки. Домов двадцать, двадцать пять — сбивался при счете. Пересчитал еще раз. Двадцать три. Теперь точно. Играющим мальчиком-попрыгунчиком сбежал с горы к закусочной. Хоть знал по разговорам, что Роберт Жабко жидковат, но не до такой же степени! Ростику не более метра шестидесяти пяти, а весу, если три пуда — то хорошо. Жабко сидел за столом, за которым с утра уже побывали Олег Торопов и Смирнов. Он сидел смирно, аккуратно ел котлеты. Стакан перед ним был пуст. Уже выпил, значит. Продолжая тупо, как корова, жевать, он неотрывно смотрел на Матильду. Вот ведь игра природы: именно такие шибзики влюбляются в Брунгильд. И часто Брунгильды отвечают взаимностью. Но не в данном случае. Матильда следила за Жабко с явно прочитываемой брезгливой жалостью.
— Я бы хотел поговорить с тобой, Жабко Роберт Федосеевич, — без предисловий начал Смирнов, присев за столик механика.
— Сейчас доем, — пообещал Роберт Федосеевич.
— А два дела сразу делать не можешь?
— Так я вот уже и доел! — сообщил Жабко радостную новость.
— Каждый день выпиваешь? — указал глазами на пустой стакан.
— Каждый день, — признался Жабко. — По сто граммов для храбрости. А так, совсем трезвый, я при Матильде Мартыновне сильно тушуюсь.
— У меня к тебе несколько вопросов, Роберт Федосеевич.
— Я знаю, знаю, вы — подполковник из Москвы. Спрашивайте.
— Тут еще один Роберт имеется. Роберт Евангелиевич. Ты его знаешь?
— А где он работает?
— На Жоркином хуторе.
— Нет, не знаю. Я там отродясь не бывал. Что мне там делать?
— А в Нахте давно живешь?
— Да уже семнадцать лет, — Жабко поднял глаза вверх — точно подсчитывал. — Так и есть, семнадцать, восемнадцатый. Как зимой пятьдесят первого из техникума распределили, так я и тут, все время тут.
— А армия?
— Не взяли. Левый глаз у меня ничего не видит.
— Вон сколько лет здесь вкалываешь, а собственным домом не обзавелся.
— Собственный больших денег стоит.
— А другие строятся!
— Я за других не ответчик.
— А за кого ты ответчик? За семью, за жену?
— Семьи у меня нет, а с женой я развожусь, — признался Жабко и глянул на Матильду.
— Из-за чего разводишься? Из-за пьянства твоего, небось?
— Я не люблю свою жену, — твердо сказал Жабко.
— Сколько таких, что не любят друг друга, а живут.
— Зачем? — горестно воскликнул Жабко.
— Для порядка. Для общественного спокойствия.
— Какое тут спокойствие? — резонно возразил Жабко. — Ругаются, дерутся.
— И ты со своей?
— Я ухожу, если что. Из дома ухожу.
— Выпивать?
— Почему? Гулять, вот здесь, в закусочной, культурно посидеть.
— А как же вчера? С Арефьевым?
— Петро уговорил.
— Когда же он тебя уговаривал?
— Когда из дома шли. Он на дежурство, я на работу.
— Уговаривают одномоментно, Роберт. Уговорил, и сразу пошли и врезали. А вы вожделенного процесса десять часов ждали.
— Вышло так. Так решили.
— Кто водку покупал?
— Я. Петро попросил, ему в форме неудобно.
— Он что, когда выпить захочет, всегда кого-нибудь за водкой посылает?
— И в форме, и без формы, не стесняясь, берет, — подала насмешливый голос Матильда. — Не один раз сама видела. И сюда в форме заходит, не боится.
— Так зачем же он тебя за водкой посылал? Ему удобнее и ближе, — спросил Смирнов.
— Я знаю? Попросил и попросил. А я купил.
— Доза непонятная. Слегка заземлиться — пол-литра достаточно. Врезать, выпить по-настоящему — и литра не хватит.
— Петро сказал: пол-литра с четвертинкой. Я так и купил.
— Где водку покупал?
— У нас одно место, где ее продают. Первый магазин.
— В нем, Роберт, — назидательно заметил Смирнов, — уже месяц как четвертинок нет. Не завозят.
— А я с одним ханыгой разлил пол-литра на двоих.
— У тебя что, с собой пустая четвертинка была?
— Продавец дал.
— Ладно, проверим. Но ведь четвертинку-то открытую закупорить чем-то надо.
— Я бумажку туго скрутил и как пробкой…
— А откуда на месте вашей пьянки две жестяных бескозырки оказались?
— Не знаю, — испуганно сказал Жабко.
— Закусь в магазине покупал?
— Какая там закусь? Одни сырки «Новость».
— Сырками и закусывали?
— А чем же еще?
— Значит, больше ничем не закусывали?
— Да нечем же было!
— Ну, уговорили вы семьсот пятьдесят на двоих и что? Жабко опять посмотрел на Матильду. Виновато.
— Потом поссорились.
— Из-за чего?
— Он о женщинах стал нехорошо говорить. Я встал и ушел.
— Куда?
— Да к себе в мастерскую.
— Оттуда что-нибудь слышал?
Жабко сжал челюсти, от напряжения до невозможности уменьшил рот — думал, думал, думал. Или версию вспоминал?
— Петро вроде крикнул, — решился наконец.
— Вроде или крикнул?
— Крикнул.
— Что?
— Вроде: «Стой, Ратничкин!»
— Вроде или «Стой, Ратничкин!»?
— Стой, Ратничкин, — упавшим голосом повторил Жабко.
— Все с тобой ясно, Роберт, — решил Смирнов и встал из-за стола. Глянув на него снизу, Жабко в панике поинтересовался:
— А что со мной ясно?
— Я же сказал — все, — Смирнов демонстративно потянулся и зевнул.
— Иди домой, Роберт, — посоветовала Матильда.
— А что ясно, а что ясно? — уже на ходу, как бы рассуждая сам с собой, бормотал Жабко, покорно идя к выходу. Ушел.
— Хорошо, когда у тебя никого нет! — оглядывая пустой зал, выразил удовлетворение Смирнов.